Pet Cemetery

[Scorpionata]

Когда на Троицу Дарси пропал, я была сама не своя и, как обычно в случае пропажи кота, сильно горевала, плакала по ночам и вставала в пять часов утра его искать (вставала в том случае, если вообще засыпала, а в противном случае - выходила из дома на рассвете и шла по улице с криками и слезами). Потом однажды утром я написала это, выплеснулась в текст - и немного успокоилась. Потом появился Маська Но всё равно могу сказать, что только сейчас мне захотелось это выложить. Однако, ворнинг: слабонервным, впечатлительным и беременным, возможно, лучше не открывать.

Pet Cemetery

Pet Cemetery (Кладбище домашних животных)

Это не из Стивена Кинга, это из моей души.
Это четкая пропорция из тех, кого я теряла, и тех, от кого я отказывалась.
Это глубоко внутри, но еще сильнее – на поверхности: в кровавых слезах, которые проливаются каждую ночь, и чаще во сне. Я оплакиваю тех, кто ушел. Не вернувшихся, не спасенных, не возвращенных только потому, что я в чем-то была слишком эгоистична, в чем-то – слишком слаба, а в чем-то слишком недбала – о ком-то слишком мало дбала. Не дбала. Если напрячься, я могла бы, наверное, объяснить это «недбала-не дбала» по-русски. Но по-русски не получится так лаконично, емко и четко. Да и не должно получиться – я не думаю по-русски.

Они все в моем сердце – внутри, между перикардом и миокардом: впитались в кровь, вошли в дыхание, заняли часть души, отведенную только им – каждому из них. Каждый принес с собой десяток-другой воспоминаний, и все хорошие, все счастливые – кроме разлуки. А в разлуке счастья нет. Лишь тоска смертная.
Сейчас, перебирая в голове эти нити воспоминаний, я понимаю (или правильней сказать «я чувствую»?), что предвидела разлуку задолго до нее самой.
Предчувствовала.
Чувствовала наперед.
И почти всегда одними и теми же словами: «Как славно, что сейчас все дома!» Но проходило немного времени – кто-то из них уходил. И не возвращался.

Небо каждое утро розовеет на востоке. И что толку в слезах? Что толку в вопросах, обращенных в розовеющее небо? Вопрос всегда один: «Ну, за что, Господи?! Ты ли не знаешь, как мне больно и тяжело терять?!» Ответы, в сущности, тоже сводятся к одному. И не Бог отвечает мне – Он оставляет за мной право ответа, как прежде в каждой ситуации оставлял право выбора. «Да», - я всегда отвечаю тихо, произношу глубоко внутри. Я знаю, за что мне это: слишком грешна, настолько и стольким, что меня надо раз за разом наказывать, лишая самых ярких и беззаперечних проблесков счастья.
Раз за разом наказывать в надежде, что я исправлюсь и перестану грешить.
Раз за разом давать возможность исправиться.
Раз за разом разочаровываться и ошибаться.
Раз за разом наказывать.
И так всегда.

Это замкнутый круг – река, в которую нельзя войти дважды не потому, что нельзя, а потому что и река, и ты уже не те. Это счет за ложь и увиливание, за легкое сердце после, но чаще вместо несказанных прощаний, за грубость и злобу, за нежелание мириться, за препирательства с моралью и споры с совестью, за массу других богопротивных вещей, которые скопились во мне, но заставляют страдать других. Не зря это превращается в огонь, к которому всегда будут тянуться мои крылья, потому что тепло; потому что свет; и Бог с ней – с болью.

Они уходят одно за одним – воспоминания.
Они уходят один за одним – лишь воспоминания и остаются.
Их уход разделяет разное время: год, два, четыре, шесть, восемь…
Сейчас мне кажется, что все они где-то в одном месте: их тонкие косточки скрещены в земле, под землей, над землей, их шерстка тлеет, и приторный запах тлена пропитывает воздух там, куда не доходят мои дороги, в месте, куда не слышны мои крики, не видны слезы.
А я до сих пор плачу. И до сих пор кричу то утром, то поздним вечером.
И зову.
И знаю, что напрасно.

Нет крестов и надгробий там, где они остались: ни в традиционном кладбищенском смысле, ни в каком-то ином. Не все они, в общем-то, и похоронены как надо: большинство остались выброшенными на землю, смешались с землей, и то место – то тайное место, давшее приют их тонким беззащитным косточкам, - это моё сердце. А душа – тяжелым надгробием поднимается над ними. Выведено ли на ней, что я любила их и люблю? Выведено ли, что сожалею и скорблю? Они были маленькими радостями, согревающими мои дни, а о радостях ни скорбеть, ни сожалеть не положено.

Жизнь вокруг кипит и продолжается. Жизнь меняется с тем, чтобы принести больше радостей, новых и разнообразных. Но стоит ли ждать их, понимая, что всё повторится? Риторический вопрос в свете нового дня. И хочется отпустить прошлое. Сказать: «Не держите на меня зла! Я – это я!» - и отпустить прошлое, засыпать землей все могилы, водрузить все надгробия, поставить все кресты. Но тонкие, хрупкие косточки, белея в траве, выглядывая из-под земли, напоминают, что это мои грехи сгубили их. Что им там холодно и одиноко.
Что при всех своих достижениях, плюсах и достоинствах я не перестану грешить, а значит – не перестану терять. И их ждет новая компания.
Снова и снова.
По кругу.
И удастся ли остановить это «снова и снова», замкнуть этот круг, прекратить отпускать? Пожалуй, на мои вопросы ответы искать уже не мне.

Restrictions and limitations.
Рука выводит слова, и образ размывается перед глазами.
Образ становится текстом, а текст – это уже не автор. Это просто мираж в череде отражений, видимость оригинала, за которой самого оригинала уж давно нет.