Never looking back... I hate being forced to do something I don't wish to...
UPD: слава тебе, Господи! Дописала! Здесь полный текст с эпилогом: почти 270 страниц )))))
«Перекрестные жизни»
Автор: Scorpionata aka Скорпион
Пейринг: Кэнди/Нил
Герои: из аниме «Candy Candy» + возможно, пара-тройка кого-то из авторской фантазии
Дисклеймер: герои целиком и полностью не мои, единственное, что принадлежит только мне, - это странная, болезненная увлеченность неканонным пейрингом
Предостережение: относительно канона достаточное AU, возможен ООС, ведь я смотрела аниме (подумать страшно) почти 17 лет назад
Иллюстрации: от [J]RealSyao[/J]
Сюжет: «A road to hell is paved with good intentions»*
* «Дорога в ад вымощена благими намерениями» (англ.)
1Взрывы.
Огонь.
Едкий дым проникает в легкие, глаза слезятся, губы потрескались, и, кажется, из крошечной ранки сочится кровь.
Стоны… Они везде: он окружают подобно врагу, и за каждым из этих стонов, возможно, вот-вот оборвется чья-то жизнь.
Нужно идти вперед… Вернее, уже не идти – ползком пробираться через горы вывороченной взрывами земли, через обрывки чьих-то флагов и одежды, через оторванные руки, ноги, через изуродованные тела добираться к тем, кому еще можно помочь. Чья-то боль так быстро становится твоей болью, если видишь страдания изнутри, если каждой клеточкой, каждым вздохом ощущаешь разрушительную мощь этой ужасной войны. Гром канонады. Стрельба – перекрестный огонь, слепой в своем непонимании того, где чужие, а где свои, косящий без разбору. Сколько под этим огнем полегло ее сестер? Без счету… сколько еще поляжет?! Будь проклята война! Будь проклято это непонятное желание убивать, уничтожать, эта жажда кровопролития!
Они уходят… Один за другим раненные уходят в грохочущую и пышущую пламенем бездну смерти, и в миг, когда очередного солдата не удается спасти, самой тоже хочется… умереть. Это так… страшно… Это безумно страшно – когда хочешь попрощаться с жизнью в девятнадцать лет, это неправильно, это…преступно, и в то же время… это словно логичный конец всему: ей не за чем жить. Не за чем и не для кого, ведь те, кого она любила, тоже медленно и осторожно, уверенными шагами уходят от нее. Энтони, Стир, Терри…
Терри!!! – словно яркой вспышкой в воспаленную окружающим ужасом, царящим пеклом память.
- Терри…
Белокурая девушка вскинулась на постели. Осмотрелась. Кругом – мирный покой богато обставленной комнаты. На столике у кровати – белые розы, ее любимые. Тонкий аромат вьется в воздухе, вплетается в него, как вплетается в косу шелковая яркая лента, а за окном щебечут птицы. Они даже не думают пока лететь на юг, хотя осень уже скоро постучится в двери, уже стоит на пороге, уже золотит листву, и последние розы, покачивающие пышными головками в саду, - последний привет уходящего лета. Девушка осмотрелась. Незнакомая сперва, теперь эта комната казалась почти своей, ведь события вчерашнего дня промелькнули перед глазами быстрой вереницей.
Дорога через поля, поворот у рощи, лужи осенней распутицы. Водитель грязного разбитого автомобиля – она почти не запомнила его лица, лишь свою благодарность этому человеку, согласившемуся подвезти ее до города – невесть как очутившуюся в том богом забытом месте незнакомку в разорванном платье, с синяками и ссадинами, без денег, без ничего! Согласившемуся подвезти ее совсем бесплатно… кажется… Или все-таки, она что-то отдала? Память не хотела цепляться за события вчерашнего утра, всё больше за обрывки эмоций, почти ничего не значащих для нее сейчас. Затем Чикаго: широкие улицы, даже в столь ранний час наполненные торопящимися по своим делам прохожими, перекликающиеся торговцы утренними газетам, цветочницы, в полголоса обсуждающие у скамьи в парке что-то важное, но совершенно непонятное. Она попыталась вслушаться в их трескотню, когда новая волна головной боли накатила на сознание, мешая не то, что думать, – дышать, и она провалилась в мутно-серое забытье. Последнее, что успел уловить слух, - испуганный возглас: «Эй, кто-нибудь! Тут девушке дурно! Вы в порядке, мисс?» А вот ответить она уже не смогла…
Потом больничная палата. Белые стены и чуть мутноватый свет от запыленной лампочки, приветливые улыбки медсестер, ободряющие – седовласого доктора с добрыми глазами. И от этого внутри всё почему-то приятно сжималось – так, словно она не в первый раз очутилась в этом месте, а бывала и раньше. Только вот… когда? Невозможно, никак невозможно. Как же трудно это объяснить: то, что незнакомые люди приветствуют тебя, как подругу, что незнакомые коридоры встречают приветливо распахнутыми окнами, и с улицы, из-за трепещущих на ветру занавесок, так же приветливо прикасается к твоим воспаленным щекам осенняя прохлада. И приходит – нет, не воспоминание, лишь смутное понимание того, что ты, совершенно точно, совсем скоро станешь медсестрой, и будешь помогать людям, и спасать жизни. Но для этого надо столько учиться… чтобы доказать всем, всем им: ее отъезд из школы – не просто каприз, это судьба, призвание. Именно здесь она сможет стать полезной… А мысли путаются, бегут, перегоняя друг дружку: всё не так, не так, не так!
Ближе к вечеру у двери палаты она услышала непонятную возню. А уже через миг – едва ли веря собственным глазам! – обнимала плачущую Энни.
Они ведь расстались совсем недавно, и Энни осталась в Англии, как же так? Озадаченно рассматривая лучшую подругу, она недоумевала произошедшим за столь короткий срок изменениям. Энни Брайтон, та самая Энни Брайтон, ее ровесница, выглядела сейчас, как леди, молодая, но бесспорно, взрослая: темные ее волосы были подобраны в прическу, фигура потеряла детскую угловатость, а глаза полнились мягким светом, теплым, как солнце, и почему-то совершенно незнакомым, не виданным прежде.
Когда первая радость от встречи улеглась, когда подруги ослабили объятья, чуть отстраняясь друг от друга, и всегда готовая расплакаться Энни шмыгнула носиком, доставая платок, она позволила себе осторожно поинтересоваться:
- А… почему ты не в Англии?
И взволнованные глаза подруги удивленно округлились.
- В Англии? Кэнди, но я уже много лет там не бывала. Еще со времен учебы в школе святого Павла…
- Со времен учебы? – теперь пришел ее черед удивляться…
***
- Мисс Кэнди, доброе утро.
- Привет, Дороти.
Даже Дороти изменилась почти до неузнаваемости. Да и шутка ли? Столько лет прошло. Еще вчера Кэнди не могла поверить в то, о чем говорила Энни, упорно отказывалась верить собственным глазам, но утро всё расставило на свои места. Жизнь безвозвратно изменилась, прошло почти десять лет с того дня, как она помнила себя, и что произошло за это время, Кэндис Уайт Эндри не представляла… Впрочем, одно девушка понимала совершенно точно: сама она осталась прежней. Да и что бы, во имя всего святого, могло изменить ее?! Обстоятельства? Чувства? Люди? Кэнди мотнула головой, отчего забавные белокурые кудряшки подпрыгнули, спиралями опускаясь на плечи. Ей нужно собраться и попробовать всё вспомнить. Обязательно нужно. А пока…
- Дороти, ой… - кажется, лишь теперь она отметила эту странность. – Ты ведь… прежде работала у Леганов. Но сейчас…
- Сейчас всё по-другому, - молодая женщина неловко пожала плечами. – Мне пришлось поменять место работы. Пожалуйста, мисс Кэнди, выпейте это.
Подавая лекарство девушке, которая много лет назад была ее подругой, Дороти отчего-то чувствовала себя крайне неловко. То ли болезнь Кэнди, причины которой до сих пор оставались неясны, призывала сохранять дистанцию, то ли слова миссис Корнуэлл звучали в ушах предостережением, то ли старые сплетни, которые слышала от миссис Леган вперемешку с проклятьями Элизы, не давали покоя? Она не смогла бы сегодня ответить на этот вопрос. К тому же, возможно, всё гораздо проще? Они не виделись много лет. Кэнди уехала на войну медсестрой – об этом немало говорили тогда все, кому не лень, – а потом она не вернулась. Не погибла, и не пропала без вести на фронте – а просто не вернулась в Чикаго. О ней никто, вероятно, ничего и не услышал бы, но мадам Элрой однажды обмолвилась при своей горничной Марии: «Слышать не желаю больше об этой мерзкой девчонке!» Это было шесть лет назад, в тысяча девятьсот двадцатом…
2Душно…
Очень душно: пот капает со лба на грязные простыни, пропитанные кровью и гноем, разорванные, кое-где небрежно стянутые темными нитками, обожженные по краям.
Руки уже почти не слушаются – могут задрожать в самый неподходящий миг, и этот миг станет последним для очередного пациента. Допустить подобного никак нельзя, и приходится держаться из последних сил, на последних силах… после последних сил…
Тусклая лампа не дает света, лишь собирает упрямо липнущих к теплу мух, а еще постоянно трясется от новых взрывов.
Старенький хирург работает третьи сутки без отдыха, и ему нужна помощь – потому как можно думать хотя бы о минутной передышке?! Невозможно… неправильно… чудовищно и преступно всё это – смерть, и кровь, и непрерывный поток раненых, сменяющих друг друга на операционном столе. Грязные простыни, грязные бинты, грязные инструменты, на которые подчас не хватает даже спирта. Операции, операции, операции – их часто приходится проводить без анестезии: резать ноги, руки, вытаскивать пули их живого тела человека, из последних сил сражающегося с болезненным забытьем, не позволяющим себе забыться беспамятством, потому что… потом ведь можно… никогда больше не проснуться…
Война…
Тот, кто не бывал здесь, кто не вытаскивал раненых из окопов, наполовину засыпанных землей и красной глиной, кто не терял сознания у операционного стола – не от страха и отвращения, нет, просто сил уже не оставалось! – кто не дремал стоя, прислонившись боком к облучку сорванной очередным взрывом двери походного госпиталя, – тот никогда не поймет: приехать сюда, в этот ужас, в это пекло… не прихоть, не чудачество. Но это и не подвиг. Это… работа – кошмарная до дрожи, изматывающая сильнее физического труда, это мерзкая и кровавая работа, без которой многим – не выжить. Это лишь работа – кому-то следует ее делать, даже если хочется сломя голову бежать назад, домой, умолять: «Заберите, пожалуйста, заберите меня отсюда!», умолять, заламывая руки. Так хочется… Но вот главная странность: никто не умоляет. Все либо делают, что должно, сцепив зубы, набрав в легкие больше воздуха, либо сбегают сразу – молча, прячась, либо… погибают. Такая вот требовательная работа. Это война...
«Кэнди, Кэнди, доктор Смит зовет… в операционной!»
«Держи здесь!»
«Так больно, сестричка…»
«Воды, воды…»
«Вот, осторожно!»
«Что ты делаешь, дура?! Ему нельзя пить!»
«Да держи же ты крепче!»
«Сестра!»
«Воды…»
«Мамочка…»
«Держи!!! Крепче!»
«Нет!»
- Нет… - прошептала Кэнди и проснулась.
Потерла щеку, нащупывая на коже саднящие полосы – она так и заснула в беседке, прижавшись лицом к решетчатому окну, не застекленному летом. От неудобной позы тело затекло, и затылок изрядно ломило. Судя по всему, она проспала пару часов, не меньше – солнце уже начало клониться к западу. А ведь она просто вышла прогуляться после обеда, осмотреться и привыкнуть к чужому, не понятному пока что ощущению собственной взрослости. Подошла к не достроенной беседке и, ощутив легкое головокружение, решила немного отдохнуть. Присела, задумалась, заснула… Странно, но Кэнди совсем не помнила своего сна. Только мутную дымку, и черную пропасть, в которую, как казалось, она падала там, отчетливо осознавая, что не сумеет выбраться. Наверняка, потому она и проснулась – страх оказался сильнее крепких тенет кошмара.
- Мисс Кэнди, мисс Кэнди!
Она обернулась. Торопливо спустилась по ступенькам и, присев на корточки, взглянула в серьезные глаза рыжеволосой девчушки.
- Что случилось, Полли?
- Мама зовет Вас к ужину… - малышка густо покраснела, смутившись непонятно чего.
Надо же… Полли почти пять. Почти пять лет дочери Энни и Арчи, а куда подевалась ее жизнь? Почему воспоминания стерлись, оставляя за собой только медный привкус чего-то плохого, и ровным счетом ничего – хорошего? Ведь не могло же всё быть так темно и страшно, и без капельки счастья! Кэнди тряхнула головой, и порыв ветра увлеченно подхватил ее белокурые кудряшки. Сегодня такой прекрасный вечер, она среди друзей, она… почти дома! И стоит ли думать о плохом? Совершенно точно и абсолютно: нет.
- Ну пойдем, - она выпрямилась и подала девочке руку. – А папа уже вернулся? Когда?
- Папа всегда приезжает с работы около шести, - сообщила Полли, - у него важная работа в городе!
Кэнди с трудом удержалась, чтобы не прыснуть. Надо же: такая крошка, а ведет себя как настоящая строгая леди. В их с Энни детстве мир был совершенно другим. Впрочем, представить маленькую Элизу Леган размышляющей с серьезным, всезнающим видом о том, что «папа сейчас на важной работе в городе» Кэнди вполне могла, а значит, это не мир изменился, просто они были другими. Она… была другой. И осталась не такой, как всё. Вот даже Энни выросла, обрела уверенность в себе, стала еще серьезней, наверняка, добряк и затейник Арчи превратился в респектабельного джентльмена. И только ей – такой вот девчонке, не помнящей своего взросления, - ей найдется ли место в этом новом мире, о котором она пока так мало знает…
Девушка отпустила ладошку маленькой мисс Корнуэлл в гостиной.
- Скажи родителям, я сейчас подойду, ладно?
Как бы там ни было, но это же просто невежливо – в помятом платье показываться перед старым другом, которого не видела, или, по крайней мере, не помнишь последние десять лет!
- Конечно, - Полли кивнула и, сделав неловкий книксен, упорхнула куда-то.
Девушка поднялась в свою комнату и оглядела щедро выделенный ей гардероб. Всё… не то… всё как-то не так – и мерзкое чувство не дает покоя: это не твоя жизнь, Кэнди, не твоя, как все эта одежда, заботливо развешанная в шкафу отведенной тебе комнаты, красивая и дорогая, но… чужая.
Отмахнувшись от глупых мыслей, девушка взяла первое попавшееся платье и, быстро переодевшись, взглянула на себя в зеркало. В свете закатных лучей она выглядела совсем незнакомкой – веснушек поубавилось, или, может, они выгорели, стали менее заметны, волосы посветлели, кое-где даже пробивалась седина – так невероятно для пятнадцатилетней девочки, которой она себя помнила! Кэнди провела кончиками пальцев по своему отражению: по вздернутому носу, по щекам, неестественно бледным после болезни, по губам.
«Ты такая красивая, девочка-конфетка…»
Приглушенный голос зазвучал в ушах, преломился в зеркальной поверхности и растворился в теплом воздухе. Приглушенный голос показался ей отдаленно знакомым, точно она слышала его уже однажды – в другом времени, в другом месте, в другой жизни. Приглушенный голос показался ей зловещим – ноги подкосились, и, не в силах бороться со слабостью, Кэнди опустилась на мягкий пуф у зеркала. Господи, что же с ней произошло?! Что происходило все эти годы, и где, и как?
Главное – не быть одной. В одиночестве тревожнее – это как если бы двери вагона закрылись, и поезд набирает скорость, а ты сидишь на полу в тамбуре и знаешь, что проехала свою остановку, и что всё прошло, и что дома тебя никто не ждет!
- Кэнди?
Она сжала виски в надежде, что так меньше будет слышен неприятный гул в ушах, и не сразу услышала, что к ней обращаются:
- Кэнди, что с тобой?
3 Она подняла глаза.
Пальцы задрожали и медленно опустились – скользнули прохладой по воспаленным щекам.
Энни, встревоженная, немного растерянная, стояла в дверном проеме и смотрела на нее, пытаясь понять, что же произошло.
Энни Брайтон.
Миссис Энн Корнуэлл.
Кэнди на мгновение прикрыла глаза – она никак не может запомнить такую простую вещь, хотя на самом деле уже лет эдак десять назад мало кто сомневался в будущем этих двоих. Энни и Арчи действительно созданы друг для друга, просто несколько… неловко… не помнить ничего. Интересно всё же: они приглашали ее на свою свадьбу или нет?
Кэнди сдвинула плечами.
- Всё в порядке, голова немного закружилась и только, - быстро уверила подругу, едва ли сама осознавая свою ложь.
Ответила практически не задумываясь, встала и, поправив платье, поравнялась с Энни у двери. Та по-прежнему выглядела обеспокоенной:
- Точно всё хорошо? Кэнди, милая, я лучше пошлю за доктором.
- Не надо! – получилось излишне резко, строго, как-то даже… повелительно. Девушка виновато потупилась, отводя глаза. – Я же сама почти доктор, помнишь? И я выписываю себе… обед!
Энни рассмеялась. Возможно, впервые за несколько последних дней – за то время, что они провели вместе, вспоминая былое, разбираясь в настоящем, думая о будущем, Энни рассмеялась светло и беззаботно, как в детстве. Взяла подругу за руку, крепко сжала все такие же ледяные пальцы.
- Обед – отличное лечение. Я бы даже сказала: замечательное. О, за этим же я к тебе и пришла. Готова?
Кэнди кивнула – и что же, если с преувеличенным энтузиазмом? Или вы полагаете, что капризничать и заставлять лучшую подругу волноваться по пустякам – благороднее маленькой, крошечной неискренности? Трижды, четырежды, миллион раз нет. Чувства друзей надо щадить. А эта ноющая боль в висках – она пройдет, совершенно точно пройдет, она вполне ожидаема после удара головой, о котором говорили доктора в больнице и почтенный джентльмен в очках и с саквояжем, который приезжал к Корнуэллам осмотреть их подругу.
Удар…
Боль…
Саднящая боль нападает, как зверь, вгрызается в затылок.
Крик клокочет в горле, но выходит даже не хрипом – мерзкой до дрожи, кисловатой на вкус тошнотой.
Кэнди оперлась ладонью о дверной косяк, потому что перед глазами вдруг заклубилась чернота, но на вопрос испугавшейся миссис Корнуэлл лишь отмахнулась:
- Нога побаливает. Думаю, я еще и ногой ударилась. Ну, тогда, во время аварии.
Вообще-то ни о какой аварии речь никогда не шла – Кэнди просто нашли на улице в полуобморочном состоянии, доставили в больницу, узнали и привели в чувство, да. Вот только того, как именно получены все эти травмы, откуда появились многочисленные синяки и ссадины, удар чем конкретно вызвал потерю памяти – всего этого, к сожалению, не может сказать ни один, даже самый опытный врач. И Кэнди пока что не могла. Зато прямо надеялась, что рано или поздно воспоминания вернутся. Может быть, они уже возвращаются – такие мутные во всей своей непонятности, чужие, хотя и кажутся своими. Но Кэнди сказала первое, что пришло на ум: авария. И добрая, милая, взволнованная Энни распахнула глаза:
- Ты вспомнила?!
Хотелось бы, но…
- Нет.
Она покачала головой, отчего распущенные волосы качнулись, пощекотали открытую шею и щеку.
Энни грустно вздохнула и, протянув руку, провела по плечу подруги:
- Всё образуется. Ты непременно вспомнишь.
- Конечно, - без тени сомнения согласилась Кэнди. Все всегда всё вспоминают. Иначе – никак. – Ой, слушай, а почему это Полли так странно смущалась и краснела, приглашая меня на ужин?
- Сама увидишь, - прошептала Энни тоном маленькой заговорщицы и потянула подругу за собой.
Да, об этом следовало догадаться и раньше, но голова ныла, в висках колотили сотни мучительно-навязчивых молоточков, и Кэнди было чрезвычайно трудно думать. Впрочем, теперь вещи становились на свои места – так приглашенные гости чинно рассаживаются за столом.
Трое мужчин, что-то увлеченно обсуждающих у камина, словно по команде обернулись на звук женских шагов и встретились взглядом с уставшей, повзрослевшей, кое-что забывшей и кое-что помнящей Кэнди. Они были связаны – так или иначе. Они были частью ее жизни – хотела она этого или нет. Что за чушь? – тотчас одернула себя девушка. – Разумеется, хотела. И хочет. Хочет, чтобы они были рядом: все трое, и каждый по-разному.
Один казался растерянным. Еще сильнее, чем несколько минут назад вошедшая в ее спальню Энни. Еще сильнее, чем сама Кэнди, когда ей сказали третьего дня, кто он. Как же много она… не помнила. Свой приезд в Чикаго, и больницу, и маленькую, но уютную клинику, в которой довелось некоторое время работать. И главное – невероятное, невозможное: что таинственный дядюшка Уильям и есть ее старый знакомый мистер Альберт! Мистер Уильям Альберт Эндри… Он очень волновался сейчас, хмурил брови, смотрел исподлобья, точно и не хотел смотреть вовсе, точно делал над собой немыслимое усилие.
Второй был неоправданно весел. Карие глаза его светились умиротворением и радостью. Да и с чего ему грустить? Молодой, успешный, богатый – хозяин дома, в котором его всегда ждет горячо и нежно любимая супруга, где раздается детский смех. Арчибальд Корнуэлл не имел права на беспокойство даже тогда, когда посреди ночи примчался в больницу по зову практически незнакомого ему человека и узнал – узнал-таки! – подругу детства в исхудавшей молодой женщине, мечущейся в приступе горячки. Тогда он взял дело в свои руки, уверенно и хладнокровно, как научился за последние годы. И напрочь исключил из всех своих ощущений волнение, и страх, и неуверенность в собственных силах. Или в силах самой Кэнди – она всегда была стойким солдатиком и обязана выстоять сейчас. Обязана. И выстоит. Он – ее хороший друг, он знал это и прежде, и в ту ночь, и сейчас тоже. Он был прав: она осталась сильной. Боль, конечно, еще пульсирует в висках, но уже не донимает с прежней настойчивостью. Славно, что Арчи ничего не знает об этой боли, иначе не выглядел бы таким довольным и беспечным.
А третий был наоборот очень мрачен. Вернее даже не так – в глазах его светилось счастье, и облегчение, и что-то еще… Кэнди трудно было рассмотреть и понять все эмоции то ли из-за накатившей слабости, то ли из-за полыхающего в камине огня – языки пламени задорно плясали на стенах, удлиняя тени, размывая контуры, искажая черты. И все же она слишком хорошо знала это надменный излом темных бровей, и напряженный лоб, на который постоянно падали растрепанные пряди, и сурово поджатые губы, застывшие в немом протесте в тот миг, когда они с Энни вошли в столовую. Да, он был мрачен, хоть и не желал чем-либо омрачать свою радость. Кэнди видела это так же ясно, как щеки малышки Полли, полыхающие смущенным румянцем.
Она обвела медленным взглядом всех троих мужчин, а обратилась только к одному:
- Здравствуй, Терри…
***
- Спасибо, и можешь идти. Правда.
Она улыбнулась, с энтузиазмом кивнула – и Дороти поверила.
Ответная улыбка горничной была полна тепла.
- Тогда спокойной ночи, сладких снов. Я приду утром.
- Сладких снов, - эхом отозвалась Кэнди.
Села напротив зеркала и начала расчесывать волосы.
Это был странный обед, очень странный.
Когда она увидела Терри в столовой Корнуэллов, сердце забилось часто-часто, ведь он был едва ли не последним из того, что она о себе помнила. Мысли о нем иногда поглощали ее целиком: их встречи и бесконечные перепалки, их детские обиды и детские же чувства, несмело поднимающиеся в душе. Сейчас она все так же к нему относилась, и чувствовала всё то же. Но вместе с этим понимала каким-то странным внутренним чутьем, что детство – то, в котором она еще оставалась, то, которое оставалось в ней, - детство ушло безвозвратно. И отныне многое по-новому, а некоторое – вообще по-другому. И что прежнее чувство она способна, согласна дарить ему уже по-другому! И… что не уверена, совсем не уверена в себе – возможно, она уже… подарила?
Кэнди хотела поговорить об этом после обеда, но вместо внятных ответов на свои вопросы получала от молодого мужчины, в которого превратился влюбленный в нее мальчик, туманные малопонятные фразы. Да и то он предпочитал говорить об их знакомстве, о школе, о его отъезде, о ее побеге, о котором он сам узнал немного позже. Терри говорил о том, что Кэнди несмотря на все свои удары, ссадины и боль, еще помнила, но разумеется, она не перебивала его. В ее воспоминаниях они не виделись несколько месяцев. В чужой для нее реальности – вообще непонятно сколько. Она очень соскучилась по его голосу, потому с радостью слушала даже то, чего не хотела, и почти не задавала вопросов.
Впрочем, Терри (все-таки, он ведь мужчина!) оказался смелее – он спросил первым…
Кэнди уже собиралась вспомнить в деталях их нынешний разговор, когда, бросив рассеянный взгляд в зеркало, вдруг поймала себя на мысли, что… заплетает волосы в косу.
Она никогда не делала так раньше, по крайней мере, не помнила ничего об этом. Казалось даже: и плести-то косы не умеет, но тем ни менее, тугая золотисто-пепельная коса тяжело легла на плечо, делая лицо каким-то новым, незнакомым.
«Опять эти твои причуды… - Тебе не нравится? – Нравится, но… коса?! – Тяжело носить такие длинные волосы летом. Знаешь, как тяжело? – Остриги. – Ты что? Нельзя ведь! Я слышала…»
Кэнди настороженно оглянулась, но комната была пуста. Как она и думала.
Откуда же эти голоса, и смех, и тихий шепот? Чей шепот ранит слух? Чьи голоса кажутся родными?
Девушка прислушалась снова, только в этот раз ей ответила тишина.
Что ж, после такого удара всё вероятно – она как медик может утверждать об этом с полной и безоговорочной уверенностью. Значит, всё в порядке.
Отложив гребень, Кэнди расслабилась и постаралась все же вспомнить свой сегодняшний разговор с Терри – очень важный разговор, не лишенный, впрочем, определенных странностей…
4
Она вышла в сад тогда – после ужина.
Не то, чтобы Кэнди стремилась убежать от друзей, но в суматохе торопливых приветствий и обсуждений, смены блюд и постоянных косых взглядов разного толка девушка снова почувствовала головную боль и убегала скорее от нее.
На улице было довольно прохладно – впрочем, нормальная погода для этого сезона и для вечера. Ветер гонял подсохшую листву по глади озера, а Кэнди вспоминала Лейквуд. Она всегда любила Лейквуд осенью: золотистые деревья вдоль его подъездных аллей, журчание воды и тихий, почти неслышный шелест травы под ногами. Пожалуй, сильнее она любила Лейквуд только летом, когда цвели розы. Их дурманящий аромат казался сладким до умопомрачения. И горьким до безумия. Аромат первой любви, трагически растоптанной копытами бледно-серых лошадей*…
«Не дари мне розы!» - «Всё еще… больно?» - и мягкие пальцы бережно проводят по ладони, как если бы хотели исцелить старые царапины. «Отболело,» - улыбка коротка и похожа на лучик солнца, время от времени мелькающий в сегодняшнем пасмурном небе. «А у меня до сих пор болит…»
В висках мучительно застучало – так сильно и ярко, точно искры из глаз.
Девушка тяжело опустилась на скамейку у озера и зажмурилась. Обрывки фраз казались чужими, далекими, как прошлое. Откуда они взялись снова? Может, из того – забытого?..
Кэнди попыталась успокоиться и собраться. Что у нее есть сейчас? Детство и дом Пони. Лейквуд: новые друзья, первые враги. Англия – неразрывно связанные воедино счастье и беда среди школьных будней. Потом… снова Америка, Чикаго, работа медсестрой… Энни уже успела рассказать обо всем, но сама она этого уже не помнит, это вычеркнуто из ее головы, то ли волей случая, то ли чьей-то прихотью, и она готова, отчаянно готова сделать что угодно, лишь бы вернуть себе эти прожитые годы. Трудные или счастливые – не важно! Зато – ее! Часть жизни – когда ее друзья становились на ноги, когда начинались и заканчивались эпохи, когда мир менялся стремительно и быстро, а ее там… словно не было.
«Это было не с нами…» - «Это моя вина…» - «Не дари мне розы!» - «Тебе по-прежнему больно? Больно? БОЛЬНО?!»
- Нет… - одними губами прошептала она, яростно стискивая пальцами ноющие виски.
- Кэнди, с тобой всё хорошо?
Она подняла глаза и встретилась с обеспокоенным мужским взглядом.
- Терри?
Конечно же, она не могла сейчас увидеть себя со стороны, но знала совершенно точно, что выглядела очень глупо с этой смущенной улыбкой и румянцем, полыхающим на щеках. С другой стороны, это же Терри! Сколько бы лет ни прошло на самом деле, она всё еще помнит бешено колотящееся от быстрой скачки сердце, и дурацкую постановку «Ромео и Джульетты» в школьном театре, и каникулы в Шотландии… Она помнит всё, и он, кажется, тоже…
- Можно?
- Садись, конечно!
Она немного подвинулась, освобождая место для него, и опустила глаза. Несколько минут они просто молчали, впрочем, с ним и молчать всегда было легко и приятно. Ну… почти всегда – в то время, когда они не спорили, не дрались, не игнорировали друг друга и не… целовались…
Кэнди ощутила, что покраснела еще гуще, и решилась, наконец, спросить:
- Почему ты приехал?
Терри нервно дернул плечом.
- Альберт телеграфировал. Сообщил, что у тебя неприятности.
Девушка резко вскинула лицо.
- И сказал, какие?
- Не сказал. Просто просил приехать.
И он приехал. Сразу же. Бросился к ней, не думая о собственных делах и проблемах, как поступал всегда. Кэнди улыбнулась своим мыслям, глядя куда-то вдаль.
- Терри, - голос ее дрогнул, - а всё это время… чем ты занимался?
Мужчина покосился в ее сторону немного странно, и Кэнди пришлось торопливо уточнять:
- Видишь ли, тебе же, наверное, уже сказали, что я… не всё помню? То есть, я помню, что ты бросил школу, чтобы найти собственную дорогу, и…
Она запнулась на короткое мгновение, посмотрела в лицо собеседнику, и, как обычно, хватило одной его улыбки, чтобы мысли разлетелись стаей испуганных бабочек. Кэнди словно наяву представила, как эти бабочки порхают вокруг нее, садятся на дрожащие ресницы, щекочут кожу щек. Терри наклонился к ней.
- И как ты думаешь: нашел?
- Конечно, нашел. Как же иначе?
Они снова отвернулись друг от друга. Сперва приятный и волнующий, их разговор вдруг приобрел как-то терпкий привкус – как перегоревшая увлеченность.
В попытке вернуть былую легкость Кэнди вернулась к началу беседы:
- Ты говорил, мистер Альберт связался с тобой. Вы общались всё это время?
Немного подумав, Терри покачал головой:
- Вообще-то, нет. Хотя найти меня было несложно, сама понимаешь, - перевел взгляд на девушку и тут же поправился: - То есть, я публичный человек, и всё такое. Связаться со мной могли помочь в театре и в прессе, а Альберт оказался влиятельным человеком.
Кэнди пришлось кивнуть:
- Да уж. Никогда бы не подумала.
- Знаешь, я тоже, - согласился мужчина. – Альберт никогда не был похож на этих напыщенных индюков, родившихся с серебряной ложкой во рту. А ведь я на таких насмотрелся в свое время.
- Ты же герцог, - не без сарказма заметила девушка, но Терри безразлично покачал головой:
- Уже нет. Отец умер пять лет назад, а пока болел – мачеха подсуетилась и выпросила завещание на старшего из моих сводных братьев. Так что кроме громкой фамилии, у меня от той жизни ничего не осталось.
Кэнди невесомо прикоснулась к его плечу:
- Сожалею.
- А я нет, - последовал ответ.
Больше они на эту тему не говорили.
Зато Терри рассказывал ей: о театре, о своей карьере, о спектаклях в Нью-Йорке и многочисленных гастролях, о том, как она однажды пришла к нему на премьеру здесь, в Чикаго, и бессовестно спряталась на галерке.
- А ты меня все равно заметил?! – с замиранием сердца спросила она, но он прокашлялся немного неловко:
- Я… случайно узнал, что ты была в зале. Уже потом, после спектакля. Очень жалел, что мы разминулись.
- А почему я не подошла к тебе? – Кэнди недоуменно вскинула брови.
Нет, ну правда же: почему она была рядом и не подошла к нему после выступления? Тем более, что они перед тем не виделись так долго.
Терри пожал плечами:
- Там была какая-то запутанная история, я не совсем в курсе. Зато ты приехала ко мне в Нью-Йорк.
- Да?!
Кэнди никогда не бывала в Нью-Йорке. Вернее, до сегодняшнего дня пребывала в полной уверенности, что никогда раньше. И сейчас ей было особенно интересно, какой он – огромный город ЕГО мечты.
- Мы виделись там? – неуверенно поинтересовалась она.
Он кивнул в ответ. Уже неплохо.
- И... что потом?
- Потом ты вернулась домой. Очень… быстро.
Мужчина отвернулся, и Кэнди не смогла понять выражения его лица. И себя не смогла понять: почему она тогда вернулась так быстро? Что же такого важного и неотложного могло случиться, чтобы она добровольно бросила его, если всё было так хорошо?
Очевидно, она произнесла последнюю мысль вслух, потому что Терри снова повернулся к ней.
- Пришло известие о смерти Стира.
- Оу… - Кэнди нервно хрустнула пальцами. – Тогда понятно.
И даже не нужно объяснять, почему он не сопровождал ее. Ведь работа. Она тоже работала в ту пору, жаль, не помнит сейчас, как это…
- Кэнди, поехали со мной.
- Что? – она непонимающе взглянула в его глаза и вмиг оказалась прижата к нему крепко-крепко, так крепко – не вырваться.
- Поехали со мной в Нью-Йорк, - горячо зашептал мужчина. - Я так скучал по тебе, Кэнди, не мог тебя забыть, не мог себе простить, что отпустил тебя! Поехали…
Его срывающийся шепот прозвучал совсем уж жалобно, и Кэнди подумала, что она, пожалуй, слишком о многом должна его расспросить. И других тоже. Потому что в отсутствующих воспоминаниях необходимо разобраться. Потому что осень, и дожди, и жутко болит голова при каждом шаге. Потому что в теплых объятьях Терри ей как-то не по себе среди этой промозглой выпорхнувшей из забытья осени.
- Я не могу сейчас, - возразила она, неосознанно отодвигаясь. – Здесь же… Энни с Арчи, и мистер Альберт…
- Они поймут!
- … и работа…
- Ты давно бросила ее, вернее, тебя заставили! И ты давно не работаешь в чикагской больнице.
- … и мисс Пони…
- Полагаешь, она не будет рада за тебя?
- Я не могу… - выдохнула Кэнди в мужскую рубашку.
- После всего, что между нами было? – дрогнувшим голосом поинтересовался Терри.
После всего, что было… Вспомнит ли она это?! Было бы куда проще хотя бы знать, что она помнит и что не помнит…
- А что между нами было?
Стараясь говорить спокойно, она подняла глаза и почувствовала, как сильные пальцы ощутимо сжали ее плечи – почти до боли…
* pale horse (идиом.) – смерть (дословно «бледная лошадь», именно на такой лошади ездит один из четырех всадников Апокалипсиса - Смерть)
5
- Кэнди, - зашептал он горячо, быстро, взволнованно и волнующе, - Кэнди, как ты можешь… как ты можешь ТАК говорить? Я же люблю тебя! Неужели ты не видишь, не понимаешь? Ради тебя я бросил всё, я от всего отказался, я…
Она вскинула руку:
- Подожди!
Боль – огненная, как взрыв, мощная, как волна, - уже знакомая боль накрыла ее с головой, лишая возможности сделать вдох, и пальцы судорожно сжали виски. Боль запульсировала в каждой клеточке тела, в каждой мышце, в каждом воспоминании:
« - Неужели ты не видишь?! Я готов умереть ради тебя! – Глупости! Всё глупости!»
Красное пламя, взметнувшись перед глазами, заливает багрянцем весь мир. Или это просто солнце всходит, и над равниной рассеивается окровавленный ночным боем туман?
« - Я хочу, чтобы ради меня хотели не умирать, а жить! – Жить? Зачем мне теперь это? – Потому что…»
Кэнди вздрогнула… и очнулась.
Боль схлынула так же быстро, неожиданно, как и появилась, только тело, очищенное вспышкой страдания, немного дрожало, да губы беспомощно раскрылись, хватая прохладный вечерний воздух.
- Подожди, - сказала девушка немного спокойней, отодвинулась на край скамьи, мягко отвела мужскую ладонь от своего плеча. – Тэрри, ты… должен понимать, что я не… то есть я верю тебе, конечно, просто не помню того, о чем ты говоришь.
- Я понимаю, - кивнул он. – Хочешь, расскажу?
Она грустно улыбнулась:
- О чем?
- О нас! – последовал уверенный ответ.
Бывали времена, когда она могла бы слушать об этом часами, когда она мечтала отчаянно и страстно о том, что Тэрри всегда будет рядом. Но теперь те мечты многолетней давности казались слишком далекими, хоть в памяти и не было всех этих лет. Странное чувство. Кэнди зябко передернула плечами – ну, действительно, странное: кто еще на ее месте, сидя бок о бок с парнем своей мечты, начнет воротить нос и отговариваться невесть чем только потому, что в сердце отчаянно бьется припорошенное пеплом непонятное пока воспоминание? Бьется – и не дает покоя, и мутит воду давно забытого холодного пруда. А этот ветер здесь, в Америке, едва ли чем-то похож на промозглый и сырой британский, на ветер времен детства, времен школы. Тогда между ними – между юным герцогом и американской сироткой – стояло много всего существенного, а… сейчас? Не пора ли покончить с призраками прошлого – раз и навсегда?
- Расскажи, - тихо прошептала Кэнди, враз становясь маленькой и слабой, - расскажи мне, пожалуйста.
Она не плакала – как и прежде, не могла позволить себе показать слабость даже ему, и все же мужчина заметил, как поникли ее плечи и, мгновенно оказавшись рядом, сжал до хруста, до боли, так сильно, что дыхание перехватило.
- Кэнди, ты моя! Ты только моя…
- Это правда?
- Неужели ты полагаешь, что я мог бы отдать тебя кому-нибудь?
- Надеюсь, что нет… - произнесла девушка на грани слуха и спрятала лицо у него на груди.
Как же славно: прошло много лет, а ведь ничего-ничего не изменилось. И то, что она чувствовала в Англии, в школе, оказалась правдой, сбылись самые прекрасные мечты! И за это время – за годы, которые пока еще не удалось вспомнить, но обязательно, непременно удастся, детская влюбленность, будущего которой не виделось, преодолела все преграды, окрепла и превратилась в истинное чувство. И оно того стоило, стоило, черт возьми, всех невзгод, недоразумений и страданий!
Кэнди подняла глаза, чтобы встретиться взглядом с обнимающим ее мужчиной, он склонился к ней в попытке рассмотреть смущенное ее лицо – и невесомое прикосновение согрело губы, легкое и нежное, как первый поцелуй…
Не согрело – обожгло сильнее прицельного огня канонады. И не легкое как дуновение ветерка – скорее уж сравнимое с порывом ураганного ветра!
«Ты обещал! Слышишь?!» Слезы катятся из глаз, щекам щекотно и больно одновременно, потому что мороз крепчает, и горькие слезы становятся льдинками на холодной коже. «Обещал – значит буду жить. Вернусь!» Плакать не хочется. Да и некогда. Дел невпроворот, раненные прибывают с передовой, вокруг гремят бои, упорные слухи твердят о том, что здесь тоже скоро будет передовая. Плакать не время и не место. Просто слезы, не спрашивая разрешения, катятся из глаз. «А если не вернешься, я сама тебя убью! Задушу вот этими руками!» «Договорились. Так и сделаешь. Кэнди…»
Она недоуменно раскрыла глаза.
- Кэнди, любимая, что с тобой?
Тэрри чуть встряхнул ее за плечи, приводя в чувство. Это «любимая»в его устах звучало очень растерянно и немного пафосно. Впрочем, последнее – потому что он актер… наверное. Кэнди не слишком много знала об актерах. Или правильнее было бы сказать: немного помнила? Она ведь с Тэрри вместе, и уже давно, а он актер – и ей пришлось узнать немало…
- Я в порядке, - уверенно проговорила Кэнди.- Разве что запуталась чуть-чуть, но это из-за болезни.
- Точно? – в его голосе ее бодрой уверенности не было.
Пришлось кивнуть несколько даже воодушевленно:
- Да. Мне ведь нужно всё вспомнить, понимаешь? И память пытается… как бы это объяснить… пытается выбраться из этой болезни, подсказывает мне что-то, а я… - девушка грустно вздохнула, - похоже, пока я не понимаю этих подсказок.
- А о чем они? – живо заинтересовался Тэрри.
Кэнди почти успела ответить: «О нас с тобой»! И это было правдой. Такие воспоминания могут быть только о любимом – ни о ком больше.
Но вдруг на дорожке, ведущей от дома, появилась маленькая мисс Корнуэлл.
- Мисс Кэнди, мистер Гранчестер! – девочка помахала им рукой. – Вот вы где!
- А Вы куда направляетесь, мисс? – строго свела брови Кэнди. – Уже поздновато.
Полли скорчила недовольную рожицу:
- Мне вовсе не хочется спать!
Впрочем, и так было понятно: едва ли Энни с Арчи поощряют столь поздний променад в другое время, и сегодня прогулка по вечернему парку – скорее исключение для их дочери, нежели правило.
Кэнди опустилась на корточки и, прищурившись, заглянула малышке в глаза:
- Удрала?
- Всего лишь вышла вас поискать, - капризно надула губки та, - папа говорил с дядюшкой Уильямом – я слышала! – что вам нельзя подолгу гулять, мисс Кэнди.
- И она права, - Тэрри согласно кивнул, вставая и помогая девушке подняться. – Пошли в дом?
Кэнди фыркнула:
- Все норовят записаться ко мне в сиделки.
Ее ладонь неосознанно скользнула по каштановым волосам Полли – и пальцы дрогнули, запутавшись в пушистых белокурых прядках…
«- Ешь яблоко, котенок. – Ууу, не хочуууу! – Ешь-ешь, а то ведь наша мама может поставить в угол… - Не догонишь! Не догонишь! – Кис-кис-кис…»*
- Ай! – вскрикнула Полли и всхлипнула.
Кэнди открыла глаза. Посмотрела с недоумением вниз, туда, где ее пальцы судорожно вцепились в детские волосы, и одернула руку в испуге.
- Что с тобой? – настойчиво поинтересовался Тэрри.
- Всё. Хорошо. – Раздельно, как солдаты чеканят шаг. – В глазах опять потемнело.
- Просто мисс Кэнди еще не здоровится, - рассудительно произнесла Полли.
Кажется, потом они говорили друг другу еще что-то: и Тэрри, и девочка разговаривали, но Кэнди не слышала слов.
Ее мучило всё: и осознание своего бессилия, и чувства, похожие на бред, и воспоминания, ускользающие от нее так быстро, что практически не возможно ухватиться не то, что за них – даже за их отголоски. Всё ее мучило, лишая покоя. А особенно – собственная ложь о том, что снова потемнело в глазах! Это ведь не так, не совсем так. Скорее уж просветлело на миг, и в яркой вспышке этой пронеслось детство! Ее… детство… и теплая женская рука, гладящая ее по белокурым волосам…
Кэнди взглянула прямо перед собой.
Из зеркала, тусклого в лучах светильника под абажуром, на нее смотрело бледное лицо, взрослое и немного незнакомое. Первые морщинки успели прикоснуться к коже возле глаз, хотя в таком освещении они скорее угадывались, нежели были видны основательно. А это ведь странно… Тебе ведь и тридцати нет, Кэндис Уайт Эндри… Впрочем, и на твоей памяти жизнь не казалась слишком легкой, а уж что могло произойти за эти десять лет, самому господу только и известно.
Обхватив себя за плечи, девушка встала и подошла к окну. Отодвинула занавеску – и осенняя ночь словно опрокинулась в глаза, рассыпалась всеми своими звездами, разлилась всеми своими туманами, густыми, как молоко, и застыла в глубине зрачков. Кэнди запрокинула голову. Ах, если бы она вспомнила! Всё-всё вспомнила, наконец! Тогда бы… очевидно… она смогла бы стать счастливой. А то…
Глупость, конечно, но пока память не вернулась, постоянно отчего-то кажется, что она ворует это свое возможное счастье с Тэрри: у друзей, у прошлого, у себя ворует!
Слезы дрогнули в уголках глаз, но скользнуть вниз так и не решились – кто-то тихо постучался в комнату.
Кэнди решительно мотнула головой и пошла открывать.
На самом деле, никого сейчас видеть не хотелось. Даже Тэрри. Хотелось, пожалуй, осознать, разобрать на тонкие ниточки, а потом снова сложить, подобно мозаике, весь их сегодняшний разговор. Впрочем, не Гранчестер обнаружился на пороге, а сонная уставшая Дороти с подносом в руках.
- Кэнди, вот молоко, тебе нужно выпить перед сном.
Молоко – это, разумеется, полезно, не понятно лишь, почему друзья относятся к ней, точно к больному ребенку.
- Спасибо, - сдержанно кивнула Кэнди, забирая поднос. – Спокойной ночи.
* имеется в виду англ. вариант «kitty-kitty-kitty»
6
Горничная ушла, но Кэнди еще долго не могла уснуть.
Стоя у окна, она зябко куталась в шаль, и было в этом жесте что-то от обреченности: как если бы грозовые тучи враз застлали небо тяжелым серым покрывалом, так плотно, что и одному солнечному лучику не пробиться, а она не в состоянии изменить ход событий. Потому что она всего лишь… человек.
Там, за стенами дома, выла ветрами осень, и пригоршни пожухлой листвы носились вдоль дорог. Там, далеко, было прошлое, вспомнить которое не было ни сил, ни возможности, одно желание, неистовое, словно буря.
Вот напольные часы пробили полночь.
Старые напольные часы стояли в хозяйском кабинете на первом этаже и привыкли отбивать время не одному поколению хозяев – отбивать четко, точно, не спеша ни на минуту, ни на миг не опаздывая. Когда-то умели делать навсегда, а теперь… есть только листья. Их гоняет ветер, полосует холодными струями дождь, притаптывают к земле тяжелые шаги, и снега засыпают – до новой весны. Они временные, как и наша глупая уверенность в светлом будущем, в том, что всё обернется новым днем, добрым и хорошим. Кэнди помнила себя такой: светлой и веселой. И в какой-то степени даже хотелось вернуться в те годы, но что-то держало, тянуло, поворачивало ее назад. Наверное, память – не образы, возникающие перед глазами, а груз прожитого на плечах: его не всегда можно увидеть, зато, пусть даже не видя, определенно знаешь, что он там, что он есть…
Кэнди поймала себя на странном движении: пальцы правой руки старательно растирали безымянный на левой, неосознанно, но так настойчиво: будто искали там нечто привычное – недосягаемое. А что? Возможно, в этом есть смысл? Сколько раз за эти годы, прожитые и мимолетно забытые, она могла стоять так, всматриваться во мглу за оконным стеклом и ждать вестей, друзей, рассветов… Да чего и кого угодно!
Злясь на нелепую эту беспомощность, девушка резко развернулась на пятках и в несколько быстрых шагов пересекла комнату.
Села на кровать.
Пружины скрипнули, принимая тяжесть тела, и этот звук странным образом отозвался в памяти. Душный вечер – холодно и душно одновременно, голова неприятно ноет, немного тошнит. Она бы, наверное…
…она, наверное, заснула бы, но свет не позволяет. Свет неяркий, и все же мешает спать. Масляная лампа потрескивает совсем рядом и мерзко пахнет. Куда хуже, чем в походном госпитале, пропитанном гноем и кровью.
- Ложись, пожалуйста.
- Потом. Надо дочитать еще немного.
- Завтра дочитаешь!
- Это невозможно. Тебе прекрасно известно, что невозможно.
- Почему ты меня мучаешь? Почему?! Почему? Почему?
- Успокойся. Не капризничай.
- Мне плохо, а ты… тебе все равно! За что?.. Что я тебе сделала?
- Успокойся немедленно!
- О-о-о-х…
Кэнди шумно выдохнула, пытаясь воздухом вытолкать из груди неприятный комок приторной на вкус дурноты. Это логично: последствия травмы сказываются.
Последняя мысль заставила слабо улыбнуться. Если это правда – ну, то, что она училась, мечтая стать медсестрой, – значит, профессиональные умения из нее не вытравить. Даже потеряв память, певец исполнит арию, пекарь замесит тесто, и все такое. Энни и Арчи говорили ведь, что она была хорошим медиком. Не верить им повода не нашлось. Конечно же, была. И есть. Возможно, друзья немного приукрасили реальность, и до хорошего медика ей еще далеко, но уж неплохим она бы точно стала – за добрый десяток лет!
Кэнди забралась на кровать с ногами, уткнулась подбородком в колени и прикрыла глаза. Она обязана справиться с этой напастью так же, как и со всем в жизни справлялась: самостоятельно. То есть… не просто, чтобы никто не прикасался к рукаву с утешениями и соболезнованиями, а совсем сама, полностью без никого. Терри должен понять ее. Понять и поддержать – и отпустить, пока она не разберется со всем и не вспомнит себя, его, ИХ. Их общего прошлого, о котором Терри говорил так ярко и вдохновенно, которое было… И которое наверняка было прекрасно!
Ночь уже успела развернуться и торопилась к своему краю, когда Кэнди удалось задремать. Головная боль почти полностью утихла, как и ветер за окном. И помни Кэнди чуть больше о своей профессии, она могла бы, очевидно, сделать вывод о том, что ноющая боль в висках связана не только с травмой, а еще и с погодой. Но мисс Уайт-Эндри еще предстояли профессиональные открытия. Сейчас же она просто спала. Уверенная в том, на что решится завтра, она спала, и никакие сновидения не рисковали нынче посетить ее комнату.
От камина веяло настойчивым жаром.
Часы отстукивали вечность чередой скороспелых минут.
Молоко, принесенное Дороти, так и осталось стоять на низком столике недалеко от огня.
Над Атлантическим океаном уже начинался новый день…
Утро встретило быстрым топотом десятков ног по коридору.
Вернее, это Кэнди, уставшей после почти бессонной ночи, показалось, что мимо ее спальни проносятся десятки громко топочущих ног. На самом же деле, Дороти проскочила к комнате для гостей и назад, да вторая горничная, Глэдис, поторопилась вниз, напевая на ходу незатейливый мотивчик.
Кэнди слезла с кровати и, прислушавшись к собственным ощущениям, пришла к выводу, что к завтраку вполне можно спуститься. Наспех плеснув в лицо прохладной водой, девушка оделась привычно просто, завязала волосы в пару с детства знакомых хвостиков и. мимолетно взглянув на свое зеркальное отражение, покачала головой. Как бы ни хотелось вернуться в прошлое, она другая. Другая – и всё тут! В ее глазах не просто другая жизнь, даже глаза изменили свой оттенок, стали немножко серыми, что ли…
Медленно выдохнув, Кэнди направилась к двери и уже по пути к лестнице услышала чужие голоса. Это показалось несколько странным: Энни не предупреждала о гостях, и было довольно рано для случайного визита, и была суббота – едва ли речь могла идти о делах. Так и не придумав ответов, она неосознанно поправила волосы. А когда вошла в столовую, всё встало на свои места. И хватило одного взгляда, чтобы понять: ее никто не ожидал здесь увидеть. Она, впрочем, тоже не ожидала увидеть такого…
Точно две тени из того ее прошлого, которое еще оставалось в памяти, двое стояли сейчас перед ней, настолько невообразимо разные, сколь сильно отличалась их реакция на ее появление. Том с радостной улыбкой шагнул ей навстречу – Кэнди и разобраться-то не смогла толком, почему узнала его сразу, несмотря на то, как сильно изменился друг по играм из далекого детства. Элиза Леган… Справедливости ради следовало бы отметить, что Элиза осталась Элизой: той же заносчивой, высокомерной девчонкой с завитыми рыжими локонами, с презрительно поджатыми губами, с хитрым прищуром, не обещающим ничего доброго. Она вытянулась и похудела, хотя, вообще-то, всегда была очень стройной. Прекрасно зная склочный характер давней знакомой, Кэнди решила, что, пожалуй, та высохла от злости. Эта идея почти сразу же нашла подтверждение – Элиза брезгливо скривилась, смерив Кэнди этим прищуренным взглядом, и фыркнула:
- И кто это здесь?
Можно подумать, не узнала.
Можно подумать, Кэнди Уайт Эндри так сильно изменилась.
Можно подумать, ее нет сейчас в этой комнате! Черт, да почему эта змея ведет себя так, словно Кэнди здесь нет?!
- Полегче на поворотах! – повысил голос Том, и Элиза сверкнула глазами еще ярче – теперь в его сторону:
- Не вмешивайся.
- А ты думай, с кем говоришь! И как говоришь.
- А ты не указывай мне!
- А ты вообще молчи, женщина!
- Грубиян!
- Злюка!
Элиза тряхнула рыжими кудрями, кокетливо падающими на плечи, и как-то подозрительно быстро перегорела. Том тоже заметно расслабился.
- Понимаешь, - тихо, почти шепотом сообщила Энни, оказавшись вдруг рядом с подругой, - они уже несколько лет женаты.
Миссис Корнуэл говорила так, словно извинялась. Виноватый тон ее подействовал на Кэнди не меньше, чем эта сногсшибательная новость.
- Жена-аты?! – удивленно протянула она, с трудом удержавшись от того, чтобы присвистнуть.
- Не твоё дело! – зло отрезала Элиза, враз возвращая привычную язвительность. – И если моему муженьку несомненно хочется побеседовать с тобой о своем босоногом сиротском детстве, то я совершенно не горю желанием выслушивать подобное.
Когда за миссис Стив хлопнула дверь, мистер Стив лишь развел руками:
- Она… хорошая, правда. Просто… она такая…
- Не нужно, Том! – Кэнди покачала головой. – Тебе не нужно оправдываться, мне совершенно все равно.
- Хорошо. – Том, нахмурившись, подошел к ней. – Хорошо, если так. Господи, как же я рад тебя видеть!
Крепко обнимая одного из лучших своих друзей, Кэнди непостижимым образом ощущала сейчас эти прошедшие, улетевшие, украденные у нее годы…
ТВС
«Перекрестные жизни»
Автор: Scorpionata aka Скорпион
Пейринг: Кэнди/Нил
Герои: из аниме «Candy Candy» + возможно, пара-тройка кого-то из авторской фантазии
Дисклеймер: герои целиком и полностью не мои, единственное, что принадлежит только мне, - это странная, болезненная увлеченность неканонным пейрингом
Предостережение: относительно канона достаточное AU, возможен ООС, ведь я смотрела аниме (подумать страшно) почти 17 лет назад
Иллюстрации: от [J]RealSyao[/J]
Сюжет: «A road to hell is paved with good intentions»*
* «Дорога в ад вымощена благими намерениями» (англ.)
1Взрывы.
Огонь.
Едкий дым проникает в легкие, глаза слезятся, губы потрескались, и, кажется, из крошечной ранки сочится кровь.
Стоны… Они везде: он окружают подобно врагу, и за каждым из этих стонов, возможно, вот-вот оборвется чья-то жизнь.
Нужно идти вперед… Вернее, уже не идти – ползком пробираться через горы вывороченной взрывами земли, через обрывки чьих-то флагов и одежды, через оторванные руки, ноги, через изуродованные тела добираться к тем, кому еще можно помочь. Чья-то боль так быстро становится твоей болью, если видишь страдания изнутри, если каждой клеточкой, каждым вздохом ощущаешь разрушительную мощь этой ужасной войны. Гром канонады. Стрельба – перекрестный огонь, слепой в своем непонимании того, где чужие, а где свои, косящий без разбору. Сколько под этим огнем полегло ее сестер? Без счету… сколько еще поляжет?! Будь проклята война! Будь проклято это непонятное желание убивать, уничтожать, эта жажда кровопролития!
Они уходят… Один за другим раненные уходят в грохочущую и пышущую пламенем бездну смерти, и в миг, когда очередного солдата не удается спасти, самой тоже хочется… умереть. Это так… страшно… Это безумно страшно – когда хочешь попрощаться с жизнью в девятнадцать лет, это неправильно, это…преступно, и в то же время… это словно логичный конец всему: ей не за чем жить. Не за чем и не для кого, ведь те, кого она любила, тоже медленно и осторожно, уверенными шагами уходят от нее. Энтони, Стир, Терри…
Терри!!! – словно яркой вспышкой в воспаленную окружающим ужасом, царящим пеклом память.
- Терри…
Белокурая девушка вскинулась на постели. Осмотрелась. Кругом – мирный покой богато обставленной комнаты. На столике у кровати – белые розы, ее любимые. Тонкий аромат вьется в воздухе, вплетается в него, как вплетается в косу шелковая яркая лента, а за окном щебечут птицы. Они даже не думают пока лететь на юг, хотя осень уже скоро постучится в двери, уже стоит на пороге, уже золотит листву, и последние розы, покачивающие пышными головками в саду, - последний привет уходящего лета. Девушка осмотрелась. Незнакомая сперва, теперь эта комната казалась почти своей, ведь события вчерашнего дня промелькнули перед глазами быстрой вереницей.
Дорога через поля, поворот у рощи, лужи осенней распутицы. Водитель грязного разбитого автомобиля – она почти не запомнила его лица, лишь свою благодарность этому человеку, согласившемуся подвезти ее до города – невесть как очутившуюся в том богом забытом месте незнакомку в разорванном платье, с синяками и ссадинами, без денег, без ничего! Согласившемуся подвезти ее совсем бесплатно… кажется… Или все-таки, она что-то отдала? Память не хотела цепляться за события вчерашнего утра, всё больше за обрывки эмоций, почти ничего не значащих для нее сейчас. Затем Чикаго: широкие улицы, даже в столь ранний час наполненные торопящимися по своим делам прохожими, перекликающиеся торговцы утренними газетам, цветочницы, в полголоса обсуждающие у скамьи в парке что-то важное, но совершенно непонятное. Она попыталась вслушаться в их трескотню, когда новая волна головной боли накатила на сознание, мешая не то, что думать, – дышать, и она провалилась в мутно-серое забытье. Последнее, что успел уловить слух, - испуганный возглас: «Эй, кто-нибудь! Тут девушке дурно! Вы в порядке, мисс?» А вот ответить она уже не смогла…
Потом больничная палата. Белые стены и чуть мутноватый свет от запыленной лампочки, приветливые улыбки медсестер, ободряющие – седовласого доктора с добрыми глазами. И от этого внутри всё почему-то приятно сжималось – так, словно она не в первый раз очутилась в этом месте, а бывала и раньше. Только вот… когда? Невозможно, никак невозможно. Как же трудно это объяснить: то, что незнакомые люди приветствуют тебя, как подругу, что незнакомые коридоры встречают приветливо распахнутыми окнами, и с улицы, из-за трепещущих на ветру занавесок, так же приветливо прикасается к твоим воспаленным щекам осенняя прохлада. И приходит – нет, не воспоминание, лишь смутное понимание того, что ты, совершенно точно, совсем скоро станешь медсестрой, и будешь помогать людям, и спасать жизни. Но для этого надо столько учиться… чтобы доказать всем, всем им: ее отъезд из школы – не просто каприз, это судьба, призвание. Именно здесь она сможет стать полезной… А мысли путаются, бегут, перегоняя друг дружку: всё не так, не так, не так!
Ближе к вечеру у двери палаты она услышала непонятную возню. А уже через миг – едва ли веря собственным глазам! – обнимала плачущую Энни.
Они ведь расстались совсем недавно, и Энни осталась в Англии, как же так? Озадаченно рассматривая лучшую подругу, она недоумевала произошедшим за столь короткий срок изменениям. Энни Брайтон, та самая Энни Брайтон, ее ровесница, выглядела сейчас, как леди, молодая, но бесспорно, взрослая: темные ее волосы были подобраны в прическу, фигура потеряла детскую угловатость, а глаза полнились мягким светом, теплым, как солнце, и почему-то совершенно незнакомым, не виданным прежде.
Когда первая радость от встречи улеглась, когда подруги ослабили объятья, чуть отстраняясь друг от друга, и всегда готовая расплакаться Энни шмыгнула носиком, доставая платок, она позволила себе осторожно поинтересоваться:
- А… почему ты не в Англии?
И взволнованные глаза подруги удивленно округлились.
- В Англии? Кэнди, но я уже много лет там не бывала. Еще со времен учебы в школе святого Павла…
- Со времен учебы? – теперь пришел ее черед удивляться…
***
- Мисс Кэнди, доброе утро.
- Привет, Дороти.
Даже Дороти изменилась почти до неузнаваемости. Да и шутка ли? Столько лет прошло. Еще вчера Кэнди не могла поверить в то, о чем говорила Энни, упорно отказывалась верить собственным глазам, но утро всё расставило на свои места. Жизнь безвозвратно изменилась, прошло почти десять лет с того дня, как она помнила себя, и что произошло за это время, Кэндис Уайт Эндри не представляла… Впрочем, одно девушка понимала совершенно точно: сама она осталась прежней. Да и что бы, во имя всего святого, могло изменить ее?! Обстоятельства? Чувства? Люди? Кэнди мотнула головой, отчего забавные белокурые кудряшки подпрыгнули, спиралями опускаясь на плечи. Ей нужно собраться и попробовать всё вспомнить. Обязательно нужно. А пока…
- Дороти, ой… - кажется, лишь теперь она отметила эту странность. – Ты ведь… прежде работала у Леганов. Но сейчас…
- Сейчас всё по-другому, - молодая женщина неловко пожала плечами. – Мне пришлось поменять место работы. Пожалуйста, мисс Кэнди, выпейте это.
Подавая лекарство девушке, которая много лет назад была ее подругой, Дороти отчего-то чувствовала себя крайне неловко. То ли болезнь Кэнди, причины которой до сих пор оставались неясны, призывала сохранять дистанцию, то ли слова миссис Корнуэлл звучали в ушах предостережением, то ли старые сплетни, которые слышала от миссис Леган вперемешку с проклятьями Элизы, не давали покоя? Она не смогла бы сегодня ответить на этот вопрос. К тому же, возможно, всё гораздо проще? Они не виделись много лет. Кэнди уехала на войну медсестрой – об этом немало говорили тогда все, кому не лень, – а потом она не вернулась. Не погибла, и не пропала без вести на фронте – а просто не вернулась в Чикаго. О ней никто, вероятно, ничего и не услышал бы, но мадам Элрой однажды обмолвилась при своей горничной Марии: «Слышать не желаю больше об этой мерзкой девчонке!» Это было шесть лет назад, в тысяча девятьсот двадцатом…
2Душно…
Очень душно: пот капает со лба на грязные простыни, пропитанные кровью и гноем, разорванные, кое-где небрежно стянутые темными нитками, обожженные по краям.
Руки уже почти не слушаются – могут задрожать в самый неподходящий миг, и этот миг станет последним для очередного пациента. Допустить подобного никак нельзя, и приходится держаться из последних сил, на последних силах… после последних сил…
Тусклая лампа не дает света, лишь собирает упрямо липнущих к теплу мух, а еще постоянно трясется от новых взрывов.
Старенький хирург работает третьи сутки без отдыха, и ему нужна помощь – потому как можно думать хотя бы о минутной передышке?! Невозможно… неправильно… чудовищно и преступно всё это – смерть, и кровь, и непрерывный поток раненых, сменяющих друг друга на операционном столе. Грязные простыни, грязные бинты, грязные инструменты, на которые подчас не хватает даже спирта. Операции, операции, операции – их часто приходится проводить без анестезии: резать ноги, руки, вытаскивать пули их живого тела человека, из последних сил сражающегося с болезненным забытьем, не позволяющим себе забыться беспамятством, потому что… потом ведь можно… никогда больше не проснуться…
Война…
Тот, кто не бывал здесь, кто не вытаскивал раненых из окопов, наполовину засыпанных землей и красной глиной, кто не терял сознания у операционного стола – не от страха и отвращения, нет, просто сил уже не оставалось! – кто не дремал стоя, прислонившись боком к облучку сорванной очередным взрывом двери походного госпиталя, – тот никогда не поймет: приехать сюда, в этот ужас, в это пекло… не прихоть, не чудачество. Но это и не подвиг. Это… работа – кошмарная до дрожи, изматывающая сильнее физического труда, это мерзкая и кровавая работа, без которой многим – не выжить. Это лишь работа – кому-то следует ее делать, даже если хочется сломя голову бежать назад, домой, умолять: «Заберите, пожалуйста, заберите меня отсюда!», умолять, заламывая руки. Так хочется… Но вот главная странность: никто не умоляет. Все либо делают, что должно, сцепив зубы, набрав в легкие больше воздуха, либо сбегают сразу – молча, прячась, либо… погибают. Такая вот требовательная работа. Это война...
«Кэнди, Кэнди, доктор Смит зовет… в операционной!»
«Держи здесь!»
«Так больно, сестричка…»
«Воды, воды…»
«Вот, осторожно!»
«Что ты делаешь, дура?! Ему нельзя пить!»
«Да держи же ты крепче!»
«Сестра!»
«Воды…»
«Мамочка…»
«Держи!!! Крепче!»
«Нет!»
- Нет… - прошептала Кэнди и проснулась.
Потерла щеку, нащупывая на коже саднящие полосы – она так и заснула в беседке, прижавшись лицом к решетчатому окну, не застекленному летом. От неудобной позы тело затекло, и затылок изрядно ломило. Судя по всему, она проспала пару часов, не меньше – солнце уже начало клониться к западу. А ведь она просто вышла прогуляться после обеда, осмотреться и привыкнуть к чужому, не понятному пока что ощущению собственной взрослости. Подошла к не достроенной беседке и, ощутив легкое головокружение, решила немного отдохнуть. Присела, задумалась, заснула… Странно, но Кэнди совсем не помнила своего сна. Только мутную дымку, и черную пропасть, в которую, как казалось, она падала там, отчетливо осознавая, что не сумеет выбраться. Наверняка, потому она и проснулась – страх оказался сильнее крепких тенет кошмара.
- Мисс Кэнди, мисс Кэнди!
Она обернулась. Торопливо спустилась по ступенькам и, присев на корточки, взглянула в серьезные глаза рыжеволосой девчушки.
- Что случилось, Полли?
- Мама зовет Вас к ужину… - малышка густо покраснела, смутившись непонятно чего.
Надо же… Полли почти пять. Почти пять лет дочери Энни и Арчи, а куда подевалась ее жизнь? Почему воспоминания стерлись, оставляя за собой только медный привкус чего-то плохого, и ровным счетом ничего – хорошего? Ведь не могло же всё быть так темно и страшно, и без капельки счастья! Кэнди тряхнула головой, и порыв ветра увлеченно подхватил ее белокурые кудряшки. Сегодня такой прекрасный вечер, она среди друзей, она… почти дома! И стоит ли думать о плохом? Совершенно точно и абсолютно: нет.
- Ну пойдем, - она выпрямилась и подала девочке руку. – А папа уже вернулся? Когда?
- Папа всегда приезжает с работы около шести, - сообщила Полли, - у него важная работа в городе!
Кэнди с трудом удержалась, чтобы не прыснуть. Надо же: такая крошка, а ведет себя как настоящая строгая леди. В их с Энни детстве мир был совершенно другим. Впрочем, представить маленькую Элизу Леган размышляющей с серьезным, всезнающим видом о том, что «папа сейчас на важной работе в городе» Кэнди вполне могла, а значит, это не мир изменился, просто они были другими. Она… была другой. И осталась не такой, как всё. Вот даже Энни выросла, обрела уверенность в себе, стала еще серьезней, наверняка, добряк и затейник Арчи превратился в респектабельного джентльмена. И только ей – такой вот девчонке, не помнящей своего взросления, - ей найдется ли место в этом новом мире, о котором она пока так мало знает…
Девушка отпустила ладошку маленькой мисс Корнуэлл в гостиной.
- Скажи родителям, я сейчас подойду, ладно?
Как бы там ни было, но это же просто невежливо – в помятом платье показываться перед старым другом, которого не видела, или, по крайней мере, не помнишь последние десять лет!
- Конечно, - Полли кивнула и, сделав неловкий книксен, упорхнула куда-то.
Девушка поднялась в свою комнату и оглядела щедро выделенный ей гардероб. Всё… не то… всё как-то не так – и мерзкое чувство не дает покоя: это не твоя жизнь, Кэнди, не твоя, как все эта одежда, заботливо развешанная в шкафу отведенной тебе комнаты, красивая и дорогая, но… чужая.
Отмахнувшись от глупых мыслей, девушка взяла первое попавшееся платье и, быстро переодевшись, взглянула на себя в зеркало. В свете закатных лучей она выглядела совсем незнакомкой – веснушек поубавилось, или, может, они выгорели, стали менее заметны, волосы посветлели, кое-где даже пробивалась седина – так невероятно для пятнадцатилетней девочки, которой она себя помнила! Кэнди провела кончиками пальцев по своему отражению: по вздернутому носу, по щекам, неестественно бледным после болезни, по губам.
«Ты такая красивая, девочка-конфетка…»
Приглушенный голос зазвучал в ушах, преломился в зеркальной поверхности и растворился в теплом воздухе. Приглушенный голос показался ей отдаленно знакомым, точно она слышала его уже однажды – в другом времени, в другом месте, в другой жизни. Приглушенный голос показался ей зловещим – ноги подкосились, и, не в силах бороться со слабостью, Кэнди опустилась на мягкий пуф у зеркала. Господи, что же с ней произошло?! Что происходило все эти годы, и где, и как?
Главное – не быть одной. В одиночестве тревожнее – это как если бы двери вагона закрылись, и поезд набирает скорость, а ты сидишь на полу в тамбуре и знаешь, что проехала свою остановку, и что всё прошло, и что дома тебя никто не ждет!
- Кэнди?
Она сжала виски в надежде, что так меньше будет слышен неприятный гул в ушах, и не сразу услышала, что к ней обращаются:
- Кэнди, что с тобой?
3 Она подняла глаза.
Пальцы задрожали и медленно опустились – скользнули прохладой по воспаленным щекам.
Энни, встревоженная, немного растерянная, стояла в дверном проеме и смотрела на нее, пытаясь понять, что же произошло.
Энни Брайтон.
Миссис Энн Корнуэлл.
Кэнди на мгновение прикрыла глаза – она никак не может запомнить такую простую вещь, хотя на самом деле уже лет эдак десять назад мало кто сомневался в будущем этих двоих. Энни и Арчи действительно созданы друг для друга, просто несколько… неловко… не помнить ничего. Интересно всё же: они приглашали ее на свою свадьбу или нет?
Кэнди сдвинула плечами.
- Всё в порядке, голова немного закружилась и только, - быстро уверила подругу, едва ли сама осознавая свою ложь.
Ответила практически не задумываясь, встала и, поправив платье, поравнялась с Энни у двери. Та по-прежнему выглядела обеспокоенной:
- Точно всё хорошо? Кэнди, милая, я лучше пошлю за доктором.
- Не надо! – получилось излишне резко, строго, как-то даже… повелительно. Девушка виновато потупилась, отводя глаза. – Я же сама почти доктор, помнишь? И я выписываю себе… обед!
Энни рассмеялась. Возможно, впервые за несколько последних дней – за то время, что они провели вместе, вспоминая былое, разбираясь в настоящем, думая о будущем, Энни рассмеялась светло и беззаботно, как в детстве. Взяла подругу за руку, крепко сжала все такие же ледяные пальцы.
- Обед – отличное лечение. Я бы даже сказала: замечательное. О, за этим же я к тебе и пришла. Готова?
Кэнди кивнула – и что же, если с преувеличенным энтузиазмом? Или вы полагаете, что капризничать и заставлять лучшую подругу волноваться по пустякам – благороднее маленькой, крошечной неискренности? Трижды, четырежды, миллион раз нет. Чувства друзей надо щадить. А эта ноющая боль в висках – она пройдет, совершенно точно пройдет, она вполне ожидаема после удара головой, о котором говорили доктора в больнице и почтенный джентльмен в очках и с саквояжем, который приезжал к Корнуэллам осмотреть их подругу.
Удар…
Боль…
Саднящая боль нападает, как зверь, вгрызается в затылок.
Крик клокочет в горле, но выходит даже не хрипом – мерзкой до дрожи, кисловатой на вкус тошнотой.
Кэнди оперлась ладонью о дверной косяк, потому что перед глазами вдруг заклубилась чернота, но на вопрос испугавшейся миссис Корнуэлл лишь отмахнулась:
- Нога побаливает. Думаю, я еще и ногой ударилась. Ну, тогда, во время аварии.
Вообще-то ни о какой аварии речь никогда не шла – Кэнди просто нашли на улице в полуобморочном состоянии, доставили в больницу, узнали и привели в чувство, да. Вот только того, как именно получены все эти травмы, откуда появились многочисленные синяки и ссадины, удар чем конкретно вызвал потерю памяти – всего этого, к сожалению, не может сказать ни один, даже самый опытный врач. И Кэнди пока что не могла. Зато прямо надеялась, что рано или поздно воспоминания вернутся. Может быть, они уже возвращаются – такие мутные во всей своей непонятности, чужие, хотя и кажутся своими. Но Кэнди сказала первое, что пришло на ум: авария. И добрая, милая, взволнованная Энни распахнула глаза:
- Ты вспомнила?!
Хотелось бы, но…
- Нет.
Она покачала головой, отчего распущенные волосы качнулись, пощекотали открытую шею и щеку.
Энни грустно вздохнула и, протянув руку, провела по плечу подруги:
- Всё образуется. Ты непременно вспомнишь.
- Конечно, - без тени сомнения согласилась Кэнди. Все всегда всё вспоминают. Иначе – никак. – Ой, слушай, а почему это Полли так странно смущалась и краснела, приглашая меня на ужин?
- Сама увидишь, - прошептала Энни тоном маленькой заговорщицы и потянула подругу за собой.
Да, об этом следовало догадаться и раньше, но голова ныла, в висках колотили сотни мучительно-навязчивых молоточков, и Кэнди было чрезвычайно трудно думать. Впрочем, теперь вещи становились на свои места – так приглашенные гости чинно рассаживаются за столом.
Трое мужчин, что-то увлеченно обсуждающих у камина, словно по команде обернулись на звук женских шагов и встретились взглядом с уставшей, повзрослевшей, кое-что забывшей и кое-что помнящей Кэнди. Они были связаны – так или иначе. Они были частью ее жизни – хотела она этого или нет. Что за чушь? – тотчас одернула себя девушка. – Разумеется, хотела. И хочет. Хочет, чтобы они были рядом: все трое, и каждый по-разному.
Один казался растерянным. Еще сильнее, чем несколько минут назад вошедшая в ее спальню Энни. Еще сильнее, чем сама Кэнди, когда ей сказали третьего дня, кто он. Как же много она… не помнила. Свой приезд в Чикаго, и больницу, и маленькую, но уютную клинику, в которой довелось некоторое время работать. И главное – невероятное, невозможное: что таинственный дядюшка Уильям и есть ее старый знакомый мистер Альберт! Мистер Уильям Альберт Эндри… Он очень волновался сейчас, хмурил брови, смотрел исподлобья, точно и не хотел смотреть вовсе, точно делал над собой немыслимое усилие.
Второй был неоправданно весел. Карие глаза его светились умиротворением и радостью. Да и с чего ему грустить? Молодой, успешный, богатый – хозяин дома, в котором его всегда ждет горячо и нежно любимая супруга, где раздается детский смех. Арчибальд Корнуэлл не имел права на беспокойство даже тогда, когда посреди ночи примчался в больницу по зову практически незнакомого ему человека и узнал – узнал-таки! – подругу детства в исхудавшей молодой женщине, мечущейся в приступе горячки. Тогда он взял дело в свои руки, уверенно и хладнокровно, как научился за последние годы. И напрочь исключил из всех своих ощущений волнение, и страх, и неуверенность в собственных силах. Или в силах самой Кэнди – она всегда была стойким солдатиком и обязана выстоять сейчас. Обязана. И выстоит. Он – ее хороший друг, он знал это и прежде, и в ту ночь, и сейчас тоже. Он был прав: она осталась сильной. Боль, конечно, еще пульсирует в висках, но уже не донимает с прежней настойчивостью. Славно, что Арчи ничего не знает об этой боли, иначе не выглядел бы таким довольным и беспечным.
А третий был наоборот очень мрачен. Вернее даже не так – в глазах его светилось счастье, и облегчение, и что-то еще… Кэнди трудно было рассмотреть и понять все эмоции то ли из-за накатившей слабости, то ли из-за полыхающего в камине огня – языки пламени задорно плясали на стенах, удлиняя тени, размывая контуры, искажая черты. И все же она слишком хорошо знала это надменный излом темных бровей, и напряженный лоб, на который постоянно падали растрепанные пряди, и сурово поджатые губы, застывшие в немом протесте в тот миг, когда они с Энни вошли в столовую. Да, он был мрачен, хоть и не желал чем-либо омрачать свою радость. Кэнди видела это так же ясно, как щеки малышки Полли, полыхающие смущенным румянцем.
Она обвела медленным взглядом всех троих мужчин, а обратилась только к одному:
- Здравствуй, Терри…
***
- Спасибо, и можешь идти. Правда.
Она улыбнулась, с энтузиазмом кивнула – и Дороти поверила.
Ответная улыбка горничной была полна тепла.
- Тогда спокойной ночи, сладких снов. Я приду утром.
- Сладких снов, - эхом отозвалась Кэнди.
Села напротив зеркала и начала расчесывать волосы.
Это был странный обед, очень странный.
Когда она увидела Терри в столовой Корнуэллов, сердце забилось часто-часто, ведь он был едва ли не последним из того, что она о себе помнила. Мысли о нем иногда поглощали ее целиком: их встречи и бесконечные перепалки, их детские обиды и детские же чувства, несмело поднимающиеся в душе. Сейчас она все так же к нему относилась, и чувствовала всё то же. Но вместе с этим понимала каким-то странным внутренним чутьем, что детство – то, в котором она еще оставалась, то, которое оставалось в ней, - детство ушло безвозвратно. И отныне многое по-новому, а некоторое – вообще по-другому. И что прежнее чувство она способна, согласна дарить ему уже по-другому! И… что не уверена, совсем не уверена в себе – возможно, она уже… подарила?
Кэнди хотела поговорить об этом после обеда, но вместо внятных ответов на свои вопросы получала от молодого мужчины, в которого превратился влюбленный в нее мальчик, туманные малопонятные фразы. Да и то он предпочитал говорить об их знакомстве, о школе, о его отъезде, о ее побеге, о котором он сам узнал немного позже. Терри говорил о том, что Кэнди несмотря на все свои удары, ссадины и боль, еще помнила, но разумеется, она не перебивала его. В ее воспоминаниях они не виделись несколько месяцев. В чужой для нее реальности – вообще непонятно сколько. Она очень соскучилась по его голосу, потому с радостью слушала даже то, чего не хотела, и почти не задавала вопросов.
Впрочем, Терри (все-таки, он ведь мужчина!) оказался смелее – он спросил первым…
Кэнди уже собиралась вспомнить в деталях их нынешний разговор, когда, бросив рассеянный взгляд в зеркало, вдруг поймала себя на мысли, что… заплетает волосы в косу.
Она никогда не делала так раньше, по крайней мере, не помнила ничего об этом. Казалось даже: и плести-то косы не умеет, но тем ни менее, тугая золотисто-пепельная коса тяжело легла на плечо, делая лицо каким-то новым, незнакомым.
«Опять эти твои причуды… - Тебе не нравится? – Нравится, но… коса?! – Тяжело носить такие длинные волосы летом. Знаешь, как тяжело? – Остриги. – Ты что? Нельзя ведь! Я слышала…»
Кэнди настороженно оглянулась, но комната была пуста. Как она и думала.
Откуда же эти голоса, и смех, и тихий шепот? Чей шепот ранит слух? Чьи голоса кажутся родными?
Девушка прислушалась снова, только в этот раз ей ответила тишина.
Что ж, после такого удара всё вероятно – она как медик может утверждать об этом с полной и безоговорочной уверенностью. Значит, всё в порядке.
Отложив гребень, Кэнди расслабилась и постаралась все же вспомнить свой сегодняшний разговор с Терри – очень важный разговор, не лишенный, впрочем, определенных странностей…
4
Она вышла в сад тогда – после ужина.
Не то, чтобы Кэнди стремилась убежать от друзей, но в суматохе торопливых приветствий и обсуждений, смены блюд и постоянных косых взглядов разного толка девушка снова почувствовала головную боль и убегала скорее от нее.
На улице было довольно прохладно – впрочем, нормальная погода для этого сезона и для вечера. Ветер гонял подсохшую листву по глади озера, а Кэнди вспоминала Лейквуд. Она всегда любила Лейквуд осенью: золотистые деревья вдоль его подъездных аллей, журчание воды и тихий, почти неслышный шелест травы под ногами. Пожалуй, сильнее она любила Лейквуд только летом, когда цвели розы. Их дурманящий аромат казался сладким до умопомрачения. И горьким до безумия. Аромат первой любви, трагически растоптанной копытами бледно-серых лошадей*…
«Не дари мне розы!» - «Всё еще… больно?» - и мягкие пальцы бережно проводят по ладони, как если бы хотели исцелить старые царапины. «Отболело,» - улыбка коротка и похожа на лучик солнца, время от времени мелькающий в сегодняшнем пасмурном небе. «А у меня до сих пор болит…»
В висках мучительно застучало – так сильно и ярко, точно искры из глаз.
Девушка тяжело опустилась на скамейку у озера и зажмурилась. Обрывки фраз казались чужими, далекими, как прошлое. Откуда они взялись снова? Может, из того – забытого?..
Кэнди попыталась успокоиться и собраться. Что у нее есть сейчас? Детство и дом Пони. Лейквуд: новые друзья, первые враги. Англия – неразрывно связанные воедино счастье и беда среди школьных будней. Потом… снова Америка, Чикаго, работа медсестрой… Энни уже успела рассказать обо всем, но сама она этого уже не помнит, это вычеркнуто из ее головы, то ли волей случая, то ли чьей-то прихотью, и она готова, отчаянно готова сделать что угодно, лишь бы вернуть себе эти прожитые годы. Трудные или счастливые – не важно! Зато – ее! Часть жизни – когда ее друзья становились на ноги, когда начинались и заканчивались эпохи, когда мир менялся стремительно и быстро, а ее там… словно не было.
«Это было не с нами…» - «Это моя вина…» - «Не дари мне розы!» - «Тебе по-прежнему больно? Больно? БОЛЬНО?!»
- Нет… - одними губами прошептала она, яростно стискивая пальцами ноющие виски.
- Кэнди, с тобой всё хорошо?
Она подняла глаза и встретилась с обеспокоенным мужским взглядом.
- Терри?
Конечно же, она не могла сейчас увидеть себя со стороны, но знала совершенно точно, что выглядела очень глупо с этой смущенной улыбкой и румянцем, полыхающим на щеках. С другой стороны, это же Терри! Сколько бы лет ни прошло на самом деле, она всё еще помнит бешено колотящееся от быстрой скачки сердце, и дурацкую постановку «Ромео и Джульетты» в школьном театре, и каникулы в Шотландии… Она помнит всё, и он, кажется, тоже…
- Можно?
- Садись, конечно!
Она немного подвинулась, освобождая место для него, и опустила глаза. Несколько минут они просто молчали, впрочем, с ним и молчать всегда было легко и приятно. Ну… почти всегда – в то время, когда они не спорили, не дрались, не игнорировали друг друга и не… целовались…
Кэнди ощутила, что покраснела еще гуще, и решилась, наконец, спросить:
- Почему ты приехал?
Терри нервно дернул плечом.
- Альберт телеграфировал. Сообщил, что у тебя неприятности.
Девушка резко вскинула лицо.
- И сказал, какие?
- Не сказал. Просто просил приехать.
И он приехал. Сразу же. Бросился к ней, не думая о собственных делах и проблемах, как поступал всегда. Кэнди улыбнулась своим мыслям, глядя куда-то вдаль.
- Терри, - голос ее дрогнул, - а всё это время… чем ты занимался?
Мужчина покосился в ее сторону немного странно, и Кэнди пришлось торопливо уточнять:
- Видишь ли, тебе же, наверное, уже сказали, что я… не всё помню? То есть, я помню, что ты бросил школу, чтобы найти собственную дорогу, и…
Она запнулась на короткое мгновение, посмотрела в лицо собеседнику, и, как обычно, хватило одной его улыбки, чтобы мысли разлетелись стаей испуганных бабочек. Кэнди словно наяву представила, как эти бабочки порхают вокруг нее, садятся на дрожащие ресницы, щекочут кожу щек. Терри наклонился к ней.
- И как ты думаешь: нашел?
- Конечно, нашел. Как же иначе?
Они снова отвернулись друг от друга. Сперва приятный и волнующий, их разговор вдруг приобрел как-то терпкий привкус – как перегоревшая увлеченность.
В попытке вернуть былую легкость Кэнди вернулась к началу беседы:
- Ты говорил, мистер Альберт связался с тобой. Вы общались всё это время?
Немного подумав, Терри покачал головой:
- Вообще-то, нет. Хотя найти меня было несложно, сама понимаешь, - перевел взгляд на девушку и тут же поправился: - То есть, я публичный человек, и всё такое. Связаться со мной могли помочь в театре и в прессе, а Альберт оказался влиятельным человеком.
Кэнди пришлось кивнуть:
- Да уж. Никогда бы не подумала.
- Знаешь, я тоже, - согласился мужчина. – Альберт никогда не был похож на этих напыщенных индюков, родившихся с серебряной ложкой во рту. А ведь я на таких насмотрелся в свое время.
- Ты же герцог, - не без сарказма заметила девушка, но Терри безразлично покачал головой:
- Уже нет. Отец умер пять лет назад, а пока болел – мачеха подсуетилась и выпросила завещание на старшего из моих сводных братьев. Так что кроме громкой фамилии, у меня от той жизни ничего не осталось.
Кэнди невесомо прикоснулась к его плечу:
- Сожалею.
- А я нет, - последовал ответ.
Больше они на эту тему не говорили.
Зато Терри рассказывал ей: о театре, о своей карьере, о спектаклях в Нью-Йорке и многочисленных гастролях, о том, как она однажды пришла к нему на премьеру здесь, в Чикаго, и бессовестно спряталась на галерке.
- А ты меня все равно заметил?! – с замиранием сердца спросила она, но он прокашлялся немного неловко:
- Я… случайно узнал, что ты была в зале. Уже потом, после спектакля. Очень жалел, что мы разминулись.
- А почему я не подошла к тебе? – Кэнди недоуменно вскинула брови.
Нет, ну правда же: почему она была рядом и не подошла к нему после выступления? Тем более, что они перед тем не виделись так долго.
Терри пожал плечами:
- Там была какая-то запутанная история, я не совсем в курсе. Зато ты приехала ко мне в Нью-Йорк.
- Да?!
Кэнди никогда не бывала в Нью-Йорке. Вернее, до сегодняшнего дня пребывала в полной уверенности, что никогда раньше. И сейчас ей было особенно интересно, какой он – огромный город ЕГО мечты.
- Мы виделись там? – неуверенно поинтересовалась она.
Он кивнул в ответ. Уже неплохо.
- И... что потом?
- Потом ты вернулась домой. Очень… быстро.
Мужчина отвернулся, и Кэнди не смогла понять выражения его лица. И себя не смогла понять: почему она тогда вернулась так быстро? Что же такого важного и неотложного могло случиться, чтобы она добровольно бросила его, если всё было так хорошо?
Очевидно, она произнесла последнюю мысль вслух, потому что Терри снова повернулся к ней.
- Пришло известие о смерти Стира.
- Оу… - Кэнди нервно хрустнула пальцами. – Тогда понятно.
И даже не нужно объяснять, почему он не сопровождал ее. Ведь работа. Она тоже работала в ту пору, жаль, не помнит сейчас, как это…
- Кэнди, поехали со мной.
- Что? – она непонимающе взглянула в его глаза и вмиг оказалась прижата к нему крепко-крепко, так крепко – не вырваться.
- Поехали со мной в Нью-Йорк, - горячо зашептал мужчина. - Я так скучал по тебе, Кэнди, не мог тебя забыть, не мог себе простить, что отпустил тебя! Поехали…
Его срывающийся шепот прозвучал совсем уж жалобно, и Кэнди подумала, что она, пожалуй, слишком о многом должна его расспросить. И других тоже. Потому что в отсутствующих воспоминаниях необходимо разобраться. Потому что осень, и дожди, и жутко болит голова при каждом шаге. Потому что в теплых объятьях Терри ей как-то не по себе среди этой промозглой выпорхнувшей из забытья осени.
- Я не могу сейчас, - возразила она, неосознанно отодвигаясь. – Здесь же… Энни с Арчи, и мистер Альберт…
- Они поймут!
- … и работа…
- Ты давно бросила ее, вернее, тебя заставили! И ты давно не работаешь в чикагской больнице.
- … и мисс Пони…
- Полагаешь, она не будет рада за тебя?
- Я не могу… - выдохнула Кэнди в мужскую рубашку.
- После всего, что между нами было? – дрогнувшим голосом поинтересовался Терри.
После всего, что было… Вспомнит ли она это?! Было бы куда проще хотя бы знать, что она помнит и что не помнит…
- А что между нами было?
Стараясь говорить спокойно, она подняла глаза и почувствовала, как сильные пальцы ощутимо сжали ее плечи – почти до боли…
* pale horse (идиом.) – смерть (дословно «бледная лошадь», именно на такой лошади ездит один из четырех всадников Апокалипсиса - Смерть)
5
- Кэнди, - зашептал он горячо, быстро, взволнованно и волнующе, - Кэнди, как ты можешь… как ты можешь ТАК говорить? Я же люблю тебя! Неужели ты не видишь, не понимаешь? Ради тебя я бросил всё, я от всего отказался, я…
Она вскинула руку:
- Подожди!
Боль – огненная, как взрыв, мощная, как волна, - уже знакомая боль накрыла ее с головой, лишая возможности сделать вдох, и пальцы судорожно сжали виски. Боль запульсировала в каждой клеточке тела, в каждой мышце, в каждом воспоминании:
« - Неужели ты не видишь?! Я готов умереть ради тебя! – Глупости! Всё глупости!»
Красное пламя, взметнувшись перед глазами, заливает багрянцем весь мир. Или это просто солнце всходит, и над равниной рассеивается окровавленный ночным боем туман?
« - Я хочу, чтобы ради меня хотели не умирать, а жить! – Жить? Зачем мне теперь это? – Потому что…»
Кэнди вздрогнула… и очнулась.
Боль схлынула так же быстро, неожиданно, как и появилась, только тело, очищенное вспышкой страдания, немного дрожало, да губы беспомощно раскрылись, хватая прохладный вечерний воздух.
- Подожди, - сказала девушка немного спокойней, отодвинулась на край скамьи, мягко отвела мужскую ладонь от своего плеча. – Тэрри, ты… должен понимать, что я не… то есть я верю тебе, конечно, просто не помню того, о чем ты говоришь.
- Я понимаю, - кивнул он. – Хочешь, расскажу?
Она грустно улыбнулась:
- О чем?
- О нас! – последовал уверенный ответ.
Бывали времена, когда она могла бы слушать об этом часами, когда она мечтала отчаянно и страстно о том, что Тэрри всегда будет рядом. Но теперь те мечты многолетней давности казались слишком далекими, хоть в памяти и не было всех этих лет. Странное чувство. Кэнди зябко передернула плечами – ну, действительно, странное: кто еще на ее месте, сидя бок о бок с парнем своей мечты, начнет воротить нос и отговариваться невесть чем только потому, что в сердце отчаянно бьется припорошенное пеплом непонятное пока воспоминание? Бьется – и не дает покоя, и мутит воду давно забытого холодного пруда. А этот ветер здесь, в Америке, едва ли чем-то похож на промозглый и сырой британский, на ветер времен детства, времен школы. Тогда между ними – между юным герцогом и американской сироткой – стояло много всего существенного, а… сейчас? Не пора ли покончить с призраками прошлого – раз и навсегда?
- Расскажи, - тихо прошептала Кэнди, враз становясь маленькой и слабой, - расскажи мне, пожалуйста.
Она не плакала – как и прежде, не могла позволить себе показать слабость даже ему, и все же мужчина заметил, как поникли ее плечи и, мгновенно оказавшись рядом, сжал до хруста, до боли, так сильно, что дыхание перехватило.
- Кэнди, ты моя! Ты только моя…
- Это правда?
- Неужели ты полагаешь, что я мог бы отдать тебя кому-нибудь?
- Надеюсь, что нет… - произнесла девушка на грани слуха и спрятала лицо у него на груди.
Как же славно: прошло много лет, а ведь ничего-ничего не изменилось. И то, что она чувствовала в Англии, в школе, оказалась правдой, сбылись самые прекрасные мечты! И за это время – за годы, которые пока еще не удалось вспомнить, но обязательно, непременно удастся, детская влюбленность, будущего которой не виделось, преодолела все преграды, окрепла и превратилась в истинное чувство. И оно того стоило, стоило, черт возьми, всех невзгод, недоразумений и страданий!
Кэнди подняла глаза, чтобы встретиться взглядом с обнимающим ее мужчиной, он склонился к ней в попытке рассмотреть смущенное ее лицо – и невесомое прикосновение согрело губы, легкое и нежное, как первый поцелуй…
Не согрело – обожгло сильнее прицельного огня канонады. И не легкое как дуновение ветерка – скорее уж сравнимое с порывом ураганного ветра!
«Ты обещал! Слышишь?!» Слезы катятся из глаз, щекам щекотно и больно одновременно, потому что мороз крепчает, и горькие слезы становятся льдинками на холодной коже. «Обещал – значит буду жить. Вернусь!» Плакать не хочется. Да и некогда. Дел невпроворот, раненные прибывают с передовой, вокруг гремят бои, упорные слухи твердят о том, что здесь тоже скоро будет передовая. Плакать не время и не место. Просто слезы, не спрашивая разрешения, катятся из глаз. «А если не вернешься, я сама тебя убью! Задушу вот этими руками!» «Договорились. Так и сделаешь. Кэнди…»
Она недоуменно раскрыла глаза.
- Кэнди, любимая, что с тобой?
Тэрри чуть встряхнул ее за плечи, приводя в чувство. Это «любимая»в его устах звучало очень растерянно и немного пафосно. Впрочем, последнее – потому что он актер… наверное. Кэнди не слишком много знала об актерах. Или правильнее было бы сказать: немного помнила? Она ведь с Тэрри вместе, и уже давно, а он актер – и ей пришлось узнать немало…
- Я в порядке, - уверенно проговорила Кэнди.- Разве что запуталась чуть-чуть, но это из-за болезни.
- Точно? – в его голосе ее бодрой уверенности не было.
Пришлось кивнуть несколько даже воодушевленно:
- Да. Мне ведь нужно всё вспомнить, понимаешь? И память пытается… как бы это объяснить… пытается выбраться из этой болезни, подсказывает мне что-то, а я… - девушка грустно вздохнула, - похоже, пока я не понимаю этих подсказок.
- А о чем они? – живо заинтересовался Тэрри.
Кэнди почти успела ответить: «О нас с тобой»! И это было правдой. Такие воспоминания могут быть только о любимом – ни о ком больше.
Но вдруг на дорожке, ведущей от дома, появилась маленькая мисс Корнуэлл.
- Мисс Кэнди, мистер Гранчестер! – девочка помахала им рукой. – Вот вы где!
- А Вы куда направляетесь, мисс? – строго свела брови Кэнди. – Уже поздновато.
Полли скорчила недовольную рожицу:
- Мне вовсе не хочется спать!
Впрочем, и так было понятно: едва ли Энни с Арчи поощряют столь поздний променад в другое время, и сегодня прогулка по вечернему парку – скорее исключение для их дочери, нежели правило.
Кэнди опустилась на корточки и, прищурившись, заглянула малышке в глаза:
- Удрала?
- Всего лишь вышла вас поискать, - капризно надула губки та, - папа говорил с дядюшкой Уильямом – я слышала! – что вам нельзя подолгу гулять, мисс Кэнди.
- И она права, - Тэрри согласно кивнул, вставая и помогая девушке подняться. – Пошли в дом?
Кэнди фыркнула:
- Все норовят записаться ко мне в сиделки.
Ее ладонь неосознанно скользнула по каштановым волосам Полли – и пальцы дрогнули, запутавшись в пушистых белокурых прядках…
«- Ешь яблоко, котенок. – Ууу, не хочуууу! – Ешь-ешь, а то ведь наша мама может поставить в угол… - Не догонишь! Не догонишь! – Кис-кис-кис…»*
- Ай! – вскрикнула Полли и всхлипнула.
Кэнди открыла глаза. Посмотрела с недоумением вниз, туда, где ее пальцы судорожно вцепились в детские волосы, и одернула руку в испуге.
- Что с тобой? – настойчиво поинтересовался Тэрри.
- Всё. Хорошо. – Раздельно, как солдаты чеканят шаг. – В глазах опять потемнело.
- Просто мисс Кэнди еще не здоровится, - рассудительно произнесла Полли.
Кажется, потом они говорили друг другу еще что-то: и Тэрри, и девочка разговаривали, но Кэнди не слышала слов.
Ее мучило всё: и осознание своего бессилия, и чувства, похожие на бред, и воспоминания, ускользающие от нее так быстро, что практически не возможно ухватиться не то, что за них – даже за их отголоски. Всё ее мучило, лишая покоя. А особенно – собственная ложь о том, что снова потемнело в глазах! Это ведь не так, не совсем так. Скорее уж просветлело на миг, и в яркой вспышке этой пронеслось детство! Ее… детство… и теплая женская рука, гладящая ее по белокурым волосам…
Кэнди взглянула прямо перед собой.
Из зеркала, тусклого в лучах светильника под абажуром, на нее смотрело бледное лицо, взрослое и немного незнакомое. Первые морщинки успели прикоснуться к коже возле глаз, хотя в таком освещении они скорее угадывались, нежели были видны основательно. А это ведь странно… Тебе ведь и тридцати нет, Кэндис Уайт Эндри… Впрочем, и на твоей памяти жизнь не казалась слишком легкой, а уж что могло произойти за эти десять лет, самому господу только и известно.
Обхватив себя за плечи, девушка встала и подошла к окну. Отодвинула занавеску – и осенняя ночь словно опрокинулась в глаза, рассыпалась всеми своими звездами, разлилась всеми своими туманами, густыми, как молоко, и застыла в глубине зрачков. Кэнди запрокинула голову. Ах, если бы она вспомнила! Всё-всё вспомнила, наконец! Тогда бы… очевидно… она смогла бы стать счастливой. А то…
Глупость, конечно, но пока память не вернулась, постоянно отчего-то кажется, что она ворует это свое возможное счастье с Тэрри: у друзей, у прошлого, у себя ворует!
Слезы дрогнули в уголках глаз, но скользнуть вниз так и не решились – кто-то тихо постучался в комнату.
Кэнди решительно мотнула головой и пошла открывать.
На самом деле, никого сейчас видеть не хотелось. Даже Тэрри. Хотелось, пожалуй, осознать, разобрать на тонкие ниточки, а потом снова сложить, подобно мозаике, весь их сегодняшний разговор. Впрочем, не Гранчестер обнаружился на пороге, а сонная уставшая Дороти с подносом в руках.
- Кэнди, вот молоко, тебе нужно выпить перед сном.
Молоко – это, разумеется, полезно, не понятно лишь, почему друзья относятся к ней, точно к больному ребенку.
- Спасибо, - сдержанно кивнула Кэнди, забирая поднос. – Спокойной ночи.
* имеется в виду англ. вариант «kitty-kitty-kitty»
6
Горничная ушла, но Кэнди еще долго не могла уснуть.
Стоя у окна, она зябко куталась в шаль, и было в этом жесте что-то от обреченности: как если бы грозовые тучи враз застлали небо тяжелым серым покрывалом, так плотно, что и одному солнечному лучику не пробиться, а она не в состоянии изменить ход событий. Потому что она всего лишь… человек.
Там, за стенами дома, выла ветрами осень, и пригоршни пожухлой листвы носились вдоль дорог. Там, далеко, было прошлое, вспомнить которое не было ни сил, ни возможности, одно желание, неистовое, словно буря.
Вот напольные часы пробили полночь.
Старые напольные часы стояли в хозяйском кабинете на первом этаже и привыкли отбивать время не одному поколению хозяев – отбивать четко, точно, не спеша ни на минуту, ни на миг не опаздывая. Когда-то умели делать навсегда, а теперь… есть только листья. Их гоняет ветер, полосует холодными струями дождь, притаптывают к земле тяжелые шаги, и снега засыпают – до новой весны. Они временные, как и наша глупая уверенность в светлом будущем, в том, что всё обернется новым днем, добрым и хорошим. Кэнди помнила себя такой: светлой и веселой. И в какой-то степени даже хотелось вернуться в те годы, но что-то держало, тянуло, поворачивало ее назад. Наверное, память – не образы, возникающие перед глазами, а груз прожитого на плечах: его не всегда можно увидеть, зато, пусть даже не видя, определенно знаешь, что он там, что он есть…
Кэнди поймала себя на странном движении: пальцы правой руки старательно растирали безымянный на левой, неосознанно, но так настойчиво: будто искали там нечто привычное – недосягаемое. А что? Возможно, в этом есть смысл? Сколько раз за эти годы, прожитые и мимолетно забытые, она могла стоять так, всматриваться во мглу за оконным стеклом и ждать вестей, друзей, рассветов… Да чего и кого угодно!
Злясь на нелепую эту беспомощность, девушка резко развернулась на пятках и в несколько быстрых шагов пересекла комнату.
Села на кровать.
Пружины скрипнули, принимая тяжесть тела, и этот звук странным образом отозвался в памяти. Душный вечер – холодно и душно одновременно, голова неприятно ноет, немного тошнит. Она бы, наверное…
…она, наверное, заснула бы, но свет не позволяет. Свет неяркий, и все же мешает спать. Масляная лампа потрескивает совсем рядом и мерзко пахнет. Куда хуже, чем в походном госпитале, пропитанном гноем и кровью.
- Ложись, пожалуйста.
- Потом. Надо дочитать еще немного.
- Завтра дочитаешь!
- Это невозможно. Тебе прекрасно известно, что невозможно.
- Почему ты меня мучаешь? Почему?! Почему? Почему?
- Успокойся. Не капризничай.
- Мне плохо, а ты… тебе все равно! За что?.. Что я тебе сделала?
- Успокойся немедленно!
- О-о-о-х…
Кэнди шумно выдохнула, пытаясь воздухом вытолкать из груди неприятный комок приторной на вкус дурноты. Это логично: последствия травмы сказываются.
Последняя мысль заставила слабо улыбнуться. Если это правда – ну, то, что она училась, мечтая стать медсестрой, – значит, профессиональные умения из нее не вытравить. Даже потеряв память, певец исполнит арию, пекарь замесит тесто, и все такое. Энни и Арчи говорили ведь, что она была хорошим медиком. Не верить им повода не нашлось. Конечно же, была. И есть. Возможно, друзья немного приукрасили реальность, и до хорошего медика ей еще далеко, но уж неплохим она бы точно стала – за добрый десяток лет!
Кэнди забралась на кровать с ногами, уткнулась подбородком в колени и прикрыла глаза. Она обязана справиться с этой напастью так же, как и со всем в жизни справлялась: самостоятельно. То есть… не просто, чтобы никто не прикасался к рукаву с утешениями и соболезнованиями, а совсем сама, полностью без никого. Терри должен понять ее. Понять и поддержать – и отпустить, пока она не разберется со всем и не вспомнит себя, его, ИХ. Их общего прошлого, о котором Терри говорил так ярко и вдохновенно, которое было… И которое наверняка было прекрасно!
Ночь уже успела развернуться и торопилась к своему краю, когда Кэнди удалось задремать. Головная боль почти полностью утихла, как и ветер за окном. И помни Кэнди чуть больше о своей профессии, она могла бы, очевидно, сделать вывод о том, что ноющая боль в висках связана не только с травмой, а еще и с погодой. Но мисс Уайт-Эндри еще предстояли профессиональные открытия. Сейчас же она просто спала. Уверенная в том, на что решится завтра, она спала, и никакие сновидения не рисковали нынче посетить ее комнату.
От камина веяло настойчивым жаром.
Часы отстукивали вечность чередой скороспелых минут.
Молоко, принесенное Дороти, так и осталось стоять на низком столике недалеко от огня.
Над Атлантическим океаном уже начинался новый день…
Утро встретило быстрым топотом десятков ног по коридору.
Вернее, это Кэнди, уставшей после почти бессонной ночи, показалось, что мимо ее спальни проносятся десятки громко топочущих ног. На самом же деле, Дороти проскочила к комнате для гостей и назад, да вторая горничная, Глэдис, поторопилась вниз, напевая на ходу незатейливый мотивчик.
Кэнди слезла с кровати и, прислушавшись к собственным ощущениям, пришла к выводу, что к завтраку вполне можно спуститься. Наспех плеснув в лицо прохладной водой, девушка оделась привычно просто, завязала волосы в пару с детства знакомых хвостиков и. мимолетно взглянув на свое зеркальное отражение, покачала головой. Как бы ни хотелось вернуться в прошлое, она другая. Другая – и всё тут! В ее глазах не просто другая жизнь, даже глаза изменили свой оттенок, стали немножко серыми, что ли…
Медленно выдохнув, Кэнди направилась к двери и уже по пути к лестнице услышала чужие голоса. Это показалось несколько странным: Энни не предупреждала о гостях, и было довольно рано для случайного визита, и была суббота – едва ли речь могла идти о делах. Так и не придумав ответов, она неосознанно поправила волосы. А когда вошла в столовую, всё встало на свои места. И хватило одного взгляда, чтобы понять: ее никто не ожидал здесь увидеть. Она, впрочем, тоже не ожидала увидеть такого…
Точно две тени из того ее прошлого, которое еще оставалось в памяти, двое стояли сейчас перед ней, настолько невообразимо разные, сколь сильно отличалась их реакция на ее появление. Том с радостной улыбкой шагнул ей навстречу – Кэнди и разобраться-то не смогла толком, почему узнала его сразу, несмотря на то, как сильно изменился друг по играм из далекого детства. Элиза Леган… Справедливости ради следовало бы отметить, что Элиза осталась Элизой: той же заносчивой, высокомерной девчонкой с завитыми рыжими локонами, с презрительно поджатыми губами, с хитрым прищуром, не обещающим ничего доброго. Она вытянулась и похудела, хотя, вообще-то, всегда была очень стройной. Прекрасно зная склочный характер давней знакомой, Кэнди решила, что, пожалуй, та высохла от злости. Эта идея почти сразу же нашла подтверждение – Элиза брезгливо скривилась, смерив Кэнди этим прищуренным взглядом, и фыркнула:
- И кто это здесь?
Можно подумать, не узнала.
Можно подумать, Кэнди Уайт Эндри так сильно изменилась.
Можно подумать, ее нет сейчас в этой комнате! Черт, да почему эта змея ведет себя так, словно Кэнди здесь нет?!
- Полегче на поворотах! – повысил голос Том, и Элиза сверкнула глазами еще ярче – теперь в его сторону:
- Не вмешивайся.
- А ты думай, с кем говоришь! И как говоришь.
- А ты не указывай мне!
- А ты вообще молчи, женщина!
- Грубиян!
- Злюка!
Элиза тряхнула рыжими кудрями, кокетливо падающими на плечи, и как-то подозрительно быстро перегорела. Том тоже заметно расслабился.
- Понимаешь, - тихо, почти шепотом сообщила Энни, оказавшись вдруг рядом с подругой, - они уже несколько лет женаты.
Миссис Корнуэл говорила так, словно извинялась. Виноватый тон ее подействовал на Кэнди не меньше, чем эта сногсшибательная новость.
- Жена-аты?! – удивленно протянула она, с трудом удержавшись от того, чтобы присвистнуть.
- Не твоё дело! – зло отрезала Элиза, враз возвращая привычную язвительность. – И если моему муженьку несомненно хочется побеседовать с тобой о своем босоногом сиротском детстве, то я совершенно не горю желанием выслушивать подобное.
Когда за миссис Стив хлопнула дверь, мистер Стив лишь развел руками:
- Она… хорошая, правда. Просто… она такая…
- Не нужно, Том! – Кэнди покачала головой. – Тебе не нужно оправдываться, мне совершенно все равно.
- Хорошо. – Том, нахмурившись, подошел к ней. – Хорошо, если так. Господи, как же я рад тебя видеть!
Крепко обнимая одного из лучших своих друзей, Кэнди непостижимым образом ощущала сейчас эти прошедшие, улетевшие, украденные у нее годы…
ТВС
@темы: Проза и драматургия, Пэйринги, ФФ, my ОТР..., Мультфильмы, Скорпионство, Друзья, Личное, ПЧелки
-
-
28.07.2012 в 22:58«Ты такая красивая, девочка-конфетка…»
Хочу-хочу-хочу!!! Они для меня будут самыми настоящими
-
-
28.07.2012 в 23:01Я ж тебя лю!!!!
-
-
04.09.2012 в 18:43-
-
05.09.2012 в 23:27О да, я тоже с упоением смотрела. Правда, очень-очень-очень давно.
-
-
06.09.2012 в 14:57Он был прав: она осталась сильной. Боль, конечно, еще пульсирует в висках, но уже не донимает с прежней настойчивостью. Славно, что Арчи ничего не знает об этой боли, иначе не выглядел бы таким довольным и беспечным.
А ощущение, словно эта боль, далеко не единственное, о чем беспечные друзья Кэнди не догадываются. Ну, понятно, она и сама ничегошеньки не помнит. А когда вспомнит, а может кто поможет???
Отложив гребень, Кэнди расслабилась и постаралась все же вспомнить свой сегодняшний разговор с Терри – очень важный разговор, не лишенный, впрочем, определенных странностей…
А лучше бы про кос вспомнила подробней!
Scorpionata, и люблю, и целую, и ЕЩЕ!
-
-
06.09.2012 в 23:45В общем-то хотелось бы, но не навредит ли это самой Кэнди? Так опасно наваливать на амнезирующего человека ворох воспоминаний, с которыми ему трудно будет справиться.
А лучше бы про кос вспомнила подробней!
Да что тебе косы? Косы как косы - может когда-то раз заплела.
-
-
08.09.2012 в 15:14лет 10 назад это было. По-моему, поставили сразу после Сейлормун.
-
-
01.10.2012 в 23:14Читаю и искренне сочувствую Кэнди. Она всегда такая деятельная, теперь страдает, словно и не жила, и конечно это очень неприятно.
«Не дари мне розы!» - «Всё еще… больно?» - и мягкие пальцы бережно проводят по ладони, как если бы хотели исцелить старые царапины. «Отболело,» - улыбка коротка и похожа на лучик солнца, время от времени мелькающий в сегодняшнем пасмурном небе. «А у меня до сих пор болит…»
Этот абзац меня ставит в тупик... Даже с моим далекоидущими надеждами.
Его срывающийся шепот прозвучал совсем уж жалобно, и Кэнди подумала, что она, пожалуй, слишком о многом должна его расспросить. И других тоже. Потому что в отсутствующих воспоминаниях необходимо разобраться. Потому что осень, и дожди, и жутко болит голова при каждом шаге. Потому что в теплых объятьях Терри ей как-то не по себе среди этой промозглой выпорхнувшей из забытья осени.
Я все понимаю первая любовь-морковь, и страстные поцелуи, и горячий шепот... Но я просто порадуюсь за здравомыслие Кэнди, даже с больной головой.
- После всего, что между нами было? – дрогнувшим голосом поинтересовался Терри.
Раньше я была бы категорически против разбивания, хоть и на время моего ОТР, сейчас могу спокойнее отреагировать, правда жалко как-то из-за Тэрри брать на душу грех убийства
Наталочка, спасибо за проду, хоть ты меня радуешь
-
-
03.10.2012 в 02:14Интересно, в каком таком плане?
Я все понимаю первая любовь-морковь
Вообще-то, как бы вторая. Или третья. Но в любом случае не настоящая.
-
-
10.11.2012 в 00:28Итак, друзяка Тэрри жестоко гонит с места в карьер, напускает туману и вообще строит из реальной жизни настоящие декорации((( Кэнди не ведись. Поскольку знаю золотое правило Скорпио, значит Кэнди только Нилу, о мама мия, скорее воссоединяетесь уже! Вспоминай, родная, там столько всего в твоей жизни интересного было.
-
-
10.11.2012 в 00:34Ой, немало, немало было интересного и важного и нужного. Только где же оно все?
-
-
19.02.2013 в 14:27-
-
20.02.2013 в 00:55Она такая, она может.