"Лісова пісня", AU

От меня: не могу не репостнуть такую замечательную замечательность! Мечтала об этом со времен школы.

17.10.2016 в 20:09

Пишет  Poltavka:

Лісовий переспів
Название: Лісовий переспів
Автор:  Poltavka
Рейтинг: G.
Персонажи/Пейринг: Мавка/Перелесник
Фандом: «Лісова пісня»
Жанр: AU
Отказ от прав: все права принадлежат Лесе Украинке
Саммари: опять же внезапно вспомнила, что когда-то обещала  RonaVorona АУшку по «Лісовій пісні». Вот, даже пост нашла: ronavorona.diary.ru/p208868505.htm
А потом пришла на работу, села и сочинила. Всё под картинкой.
P.S. Что ни пишу, все равно спаффи получаются, хоть какой фандом возьми
P.P.S. Даже нашла пару иллюстраций в тему, но они мне не нравятся. Будет просто рисунок для концовки.

ДІЯ III

М а в к а (зриває з себе багряницю)

Бери мене! Я хочу забуття!

Раптом на галявині знову з’являється Перелесник.

П е р е л е с н и к

– Ні, ти її не візьмеш! Не пущу
коханої в пітьму німу могильну!

Повітря навколо нього спалахує так гаряче, що навіть Марище відсахується. Перелесник підхоплює Мавку на руки і вони зникають у іскристому вогняному вихорі. Потім опускаються біля старої Мавкиної верби.

П е р е л е с н и к (розпачливо)

Що тобі в цьому хлопці?! Він тебе
собі в забаву знівечив та зрадив,
стоптав всю душу, відібрав надію
й напризволяще кинув. То навіщо
ти так себе катуєш через нього?
Хіба його натури ти не бачиш?

М а в к а (стиха)

Мені здавалось, бачила колись –
коли пісні ті слухала чарівні.
То їхній голос птахом тріпотів,
аж зорі озивалися у небі
і світляками падали в траву.

П е р е л е с н и к

Щось я не розумію: ти була
в свою любов закохана, та й годі?

М а в к а

Виходить, так. І я його не знала
по-справжньому. Лиш мрію весняну
свою непевну втілювала марно,
привабливу та ніжну, що серпанком
мені закрила очі й осліпила,
мабуть, і серце. Так, це все воно
собі зростило нещасливу долю.

П е р е л е с н и к

Такі вже люди, Мавко, бо вони
міняються, мов листя на деревах:
ще вчора шелестіло на вітру,
а взавтра перетвориться на порох.
Вони мінливі, наче на лугу
проміння сонячне: допоки сонце є,
шугають серед зілля мерехтливо,
а найде тінь – то й сліду не залишать.
Та люди і міняють навкруги
усіх й усе під себе, бо не терплять
чужої волі коло власних пут.
Я ж обіцяю, люба, що не зазіхну
й на крихту волі, зроду не примушу
змінити легкість на важкий тягар,
зв’язати крила, щоб ходила пішки –
та можу сам змінитись, якщо хочеш.
Як хочеш співів, що від серця йдуть –
то буду я співати соловейком
про те, як дух вогняний у вогні
краси твоєї світлої палає –
вона ж і зігріває, і пече,
і в тім вогні мені нема рятунку.

М а в к а

Куди ж ти звеш мене?

П е р е л е с н и к

В осінні сни,
прозорі, золоті та павутинні.
Солодким димом стеляться вони,
колишуть нас кленовим поцілунком
до самої весни – крізь лютий холод,
зимову тугу й темряву довкола.

М а в к а

То згоден ти на мене зачекати?

П е р е л е с н и к

Чекатиму хоч вічність.

М а в к а

І нічого
у мене не проситимеш?

П е р е л е с н и к

Нічого.

М а в к а

Це добре. Бо, здається, я не маю
наразі й дещиці, яку могла б віддати.

ЕПІЛОГ

Весна. У вербовому гіллі серед пухнастих сережок Мавка чеше коси, розпустивши їх аж до землі.

Л і с о в и к (виходячи із-за дерев)

Прокинулась нарешті! Довго ж ти спала!

М а в к а (повільно, наче спросоння)

Мені узимку снився дивний сон,
сумний, як морок… але зараз з нього
лишилися уривки… не згадати.
Ось наберу джерельної води –
вона їх швидко змиє.

Л і с о в и к

От і добре. Сплети вінок свій, доню,
весняний,
вдягни зелені шати барвінкові
й лети собі на волю, не барися.

М а в к а (сміючись)

Ми з Перелесником у гори летимо,
він показати обіцяв смереки…

Ну и собсна, диалог Перелесника и Мавки, который я так люблю и в ходе которого мне его так жаль.

Читать и плакать

Перелесник

(улесливо в’ється коло неї)

Линьмо, линьмо в гори! Там мої сестриці,

там гірські русалки, вільні Літавиці,

будуть танцювати коло по травиці,

наче блискавиці!

Ми тобі знайдемо з папороті квітку,

зірвем з неба зірку, золоту лелітку,

на снігу нагірнім вибілимо влітку

чарівну намітку.

Щоб тобі здобути лісову корону,

ми Змію-Царицю скинемо із трону,

і дамо крем’яні гори в оборону!

Будь моя кохана!

Звечора і зрана

самоцвітні шати

буду приношати

і віночок плести,

і в таночок вести,

і на крилах нести

на моря багряні, де багате сонце

золото ховає в таємну глибінь.

Потім ми заглянем до зорі в віконце,

зірка-пряха вділить срібне волоконце,

будем гаптувати оксамитну тінь.

Потім, на світанні, як біляві хмари

стануть покрай неба, мов ясні отари,

що холодну воду п’ють на тихім броді,

ми спочинем любо на квітчастім…

Мавка

(нетерпляче)

Годі!

Перелесник

Як ти обірвала річ мою сердито!

(Смутно і разом лукаво.)

Ти хіба забула про торішнє літо?

Мавка

(байдуже)

Ох, торішнє літо так давно минуло!

Що тоді співало, те в зимі заснуло.

Я вже й не згадаю!

Перелесник

(таємниче нагадуючи)

А в дубовім гаю?..

Мавка

Що ж там? Я шукала ягідок, грибків…

Перелесник

А не приглядалась до моїх слідків?

Мавка

В гаю я зривала кучерики з хмелю…

Перелесник

Щоб мені послати пишную постелю?

Мавка

Ні, щоб перевити се волосся чорне!

Перелесник

Сподівалась: може – миленький пригорне?

Мавка

Ні, мене береза ніжно колихала.

Перелесник

А проте… здається… ти когось кохала?

Мавка

Ха-ха-ха! Не знаю!

Попитай у гаю.

Я піду квітчати дрібним рястом коси…

(Подається до лісу.)

Перелесник

Ой гляди! Ще змиють їх холодні роси!

Мавка

Вітерець повіє,

сонечко пригріє,

то й роса спаде!

(Зникає в лісі.)

Перелесник

Постривай хвилину!

Я без тебе гину!

Де ти? Де ти? Де ?

@темы: Искусство и красота, Фотошоп, Поэзия, Наболевшее, Проза и драматургия, ФФ, Не авторское, my ОТР..., Скорпионство, Украина, ПЧелки, Любопытное

---

"Лісова пісня", AU

От меня: не могу не репостнуть такую замечательную замечательность! Мечтала об этом со времен школы.

17.10.2016 в 20:09

Пишет  Poltavka:

Лісовий переспів
Название: Лісовий переспів
Автор:  Poltavka
Рейтинг: G.
Персонажи/Пейринг: Мавка/Перелесник
Фандом: «Лісова пісня»
Жанр: AU
Отказ от прав: все права принадлежат Лесе Украинке
Саммари: опять же внезапно вспомнила, что когда-то обещала  RonaVorona АУшку по «Лісовій пісні». Вот, даже пост нашла: ronavorona.diary.ru/p208868505.htm
А потом пришла на работу, села и сочинила. Всё под картинкой.
P.S. Что ни пишу, все равно спаффи получаются, хоть какой фандом возьми
P.P.S. Даже нашла пару иллюстраций в тему, но они мне не нравятся. Будет просто рисунок для концовки.

ДІЯ III

М а в к а (зриває з себе багряницю)

Бери мене! Я хочу забуття!

Раптом на галявині знову з’являється Перелесник.

П е р е л е с н и к

– Ні, ти її не візьмеш! Не пущу
коханої в пітьму німу могильну!

Повітря навколо нього спалахує так гаряче, що навіть Марище відсахується. Перелесник підхоплює Мавку на руки і вони зникають у іскристому вогняному вихорі. Потім опускаються біля старої Мавкиної верби.

П е р е л е с н и к (розпачливо)

Що тобі в цьому хлопці?! Він тебе
собі в забаву знівечив та зрадив,
стоптав всю душу, відібрав надію
й напризволяще кинув. То навіщо
ти так себе катуєш через нього?
Хіба його натури ти не бачиш?

М а в к а (стиха)

Мені здавалось, бачила колись –
коли пісні ті слухала чарівні.
То їхній голос птахом тріпотів,
аж зорі озивалися у небі
і світляками падали в траву.

П е р е л е с н и к

Щось я не розумію: ти була
в свою любов закохана, та й годі?

М а в к а

Виходить, так. І я його не знала
по-справжньому. Лиш мрію весняну
свою непевну втілювала марно,
привабливу та ніжну, що серпанком
мені закрила очі й осліпила,
мабуть, і серце. Так, це все воно
собі зростило нещасливу долю.

П е р е л е с н и к

Такі вже люди, Мавко, бо вони
міняються, мов листя на деревах:
ще вчора шелестіло на вітру,
а взавтра перетвориться на порох.
Вони мінливі, наче на лугу
проміння сонячне: допоки сонце є,
шугають серед зілля мерехтливо,
а найде тінь – то й сліду не залишать.
Та люди і міняють навкруги
усіх й усе під себе, бо не терплять
чужої волі коло власних пут.
Я ж обіцяю, люба, що не зазіхну
й на крихту волі, зроду не примушу
змінити легкість на важкий тягар,
зв’язати крила, щоб ходила пішки –
та можу сам змінитись, якщо хочеш.
Як хочеш співів, що від серця йдуть –
то буду я співати соловейком
про те, як дух вогняний у вогні
краси твоєї світлої палає –
вона ж і зігріває, і пече,
і в тім вогні мені нема рятунку.

М а в к а

Куди ж ти звеш мене?

П е р е л е с н и к

В осінні сни,
прозорі, золоті та павутинні.
Солодким димом стеляться вони,
колишуть нас кленовим поцілунком
до самої весни – крізь лютий холод,
зимову тугу й темряву довкола.

М а в к а

То згоден ти на мене зачекати?

П е р е л е с н и к

Чекатиму хоч вічність.

М а в к а

І нічого
у мене не проситимеш?

П е р е л е с н и к

Нічого.

М а в к а

Це добре. Бо, здається, я не маю
наразі й дещиці, яку могла б віддати.

ЕПІЛОГ

Весна. У вербовому гіллі серед пухнастих сережок Мавка чеше коси, розпустивши їх аж до землі.

Л і с о в и к (виходячи із-за дерев)

Прокинулась нарешті! Довго ж ти спала!

М а в к а (повільно, наче спросоння)

Мені узимку снився дивний сон,
сумний, як морок… але зараз з нього
лишилися уривки… не згадати.
Ось наберу джерельної води –
вона їх швидко змиє.

Л і с о в и к

От і добре. Сплети вінок свій, доню,
весняний,
вдягни зелені шати барвінкові
й лети собі на волю, не барися.

М а в к а (сміючись)

Ми з Перелесником у гори летимо,
він показати обіцяв смереки…

Ну и собсна, диалог Перелесника и Мавки, который я так люблю и в ходе которого мне его так жаль.

Читать и плакать

Перелесник

(улесливо в’ється коло неї)

Линьмо, линьмо в гори! Там мої сестриці,

там гірські русалки, вільні Літавиці,

будуть танцювати коло по травиці,

наче блискавиці!

Ми тобі знайдемо з папороті квітку,

зірвем з неба зірку, золоту лелітку,

на снігу нагірнім вибілимо влітку

чарівну намітку.

Щоб тобі здобути лісову корону,

ми Змію-Царицю скинемо із трону,

і дамо крем’яні гори в оборону!

Будь моя кохана!

Звечора і зрана

самоцвітні шати

буду приношати

і віночок плести,

і в таночок вести,

і на крилах нести

на моря багряні, де багате сонце

золото ховає в таємну глибінь.

Потім ми заглянем до зорі в віконце,

зірка-пряха вділить срібне волоконце,

будем гаптувати оксамитну тінь.

Потім, на світанні, як біляві хмари

стануть покрай неба, мов ясні отари,

що холодну воду п’ють на тихім броді,

ми спочинем любо на квітчастім…

Мавка

(нетерпляче)

Годі!

Перелесник

Як ти обірвала річ мою сердито!

(Смутно і разом лукаво.)

Ти хіба забула про торішнє літо?

Мавка

(байдуже)

Ох, торішнє літо так давно минуло!

Що тоді співало, те в зимі заснуло.

Я вже й не згадаю!

Перелесник

(таємниче нагадуючи)

А в дубовім гаю?..

Мавка

Що ж там? Я шукала ягідок, грибків…

Перелесник

А не приглядалась до моїх слідків?

Мавка

В гаю я зривала кучерики з хмелю…

Перелесник

Щоб мені послати пишную постелю?

Мавка

Ні, щоб перевити се волосся чорне!

Перелесник

Сподівалась: може – миленький пригорне?

Мавка

Ні, мене береза ніжно колихала.

Перелесник

А проте… здається… ти когось кохала?

Мавка

Ха-ха-ха! Не знаю!

Попитай у гаю.

Я піду квітчати дрібним рястом коси…

(Подається до лісу.)

Перелесник

Ой гляди! Ще змиють їх холодні роси!

Мавка

Вітерець повіє,

сонечко пригріє,

то й роса спаде!

(Зникає в лісі.)

Перелесник

Постривай хвилину!

Я без тебе гину!

Де ти? Де ти? Де ?

---

зі святом!

ЗІ СВЯТОМ, МОЇ ЛЮБІ СПІВВІТЧИЗНИКИ!
Наснаги нам у справах, сили у боротьбі та пристрасті у житті!



Ну і не забувати про те, що воля - понад усе, і немає миру без перемоги!

@темы: Наболевшее, Поздравления, Скорпионство, Украина, Друзья, Личное, ПЧелки, Семья

---

Steampunk_cover

Ну да, этот час настал, таки тянет! И трам-пам-пам! Первый кавер-релиз (хи-хи-хи).
Если вкратце, то стимпанк, альтернативная история, лёгкий рОманс где-то на ПЖ-15 (как обычно).

Когда дочь герцога, чтобы спасти ребенка, пойдёт в гувернантки...
Когда офицер, рискуя честью и жизнью, пойдёт против своего короля...
Когда всё настолько погрязло во лжи, что невозможно терпеть, а говорить правду слишком опасно...
На что нужно решиться, чтобы обрести свободу?
Только на открытое ПРОТИВОСТОЯНИЕ!


Итак (ох, давленько не брала я в руки фотошоп):
Сладкая, несломленная Рианнон


Поломанный войной и жизнью Харт


И любовь, которая их спасёт


ПыСы: Поскорей бы работал Муз, побольше было бы времени и сил на всё!

@темы: Искусство и красота, Фотошоп, Наболевшее, Проза и драматургия, Пэйринги, Скорпионство, Личное

---

"Перекрестные жизни", аниме, фф

UPD: слава тебе, Господи! Дописала! Здесь полный текст с эпилогом: почти 270 страниц )))))
«Перекрестные жизни»
Автор: Scorpionata aka Скорпион
Пейринг: Кэнди/Нил
Герои: из аниме «Candy Candy» + возможно, пара-тройка кого-то из авторской фантазии
Дисклеймер: герои целиком и полностью не мои, единственное, что принадлежит только мне, - это странная, болезненная увлеченность неканонным пейрингом
Предостережение: относительно канона достаточное AU, возможен ООС, ведь я смотрела аниме (подумать страшно) почти 17 лет назад
Иллюстрации: от [J]RealSyao[/J]
Сюжет: «A road to hell is paved with good intentions»*

* «Дорога в ад вымощена благими намерениями» (англ.)

1

Взрывы.
Огонь.
Едкий дым проникает в легкие, глаза слезятся, губы потрескались, и, кажется, из крошечной ранки сочится кровь.
Стоны… Они везде: он окружают подобно врагу, и за каждым из этих стонов, возможно, вот-вот оборвется чья-то жизнь.
Нужно идти вперед… Вернее, уже не идти – ползком пробираться через горы вывороченной взрывами земли, через обрывки чьих-то флагов и одежды, через оторванные руки, ноги, через изуродованные тела добираться к тем, кому еще можно помочь. Чья-то боль так быстро становится твоей болью, если видишь страдания изнутри, если каждой клеточкой, каждым вздохом ощущаешь разрушительную мощь этой ужасной войны. Гром канонады. Стрельба – перекрестный огонь, слепой в своем непонимании того, где чужие, а где свои, косящий без разбору. Сколько под этим огнем полегло ее сестер? Без счету… сколько еще поляжет?! Будь проклята война! Будь проклято это непонятное желание убивать, уничтожать, эта жажда кровопролития!
Они уходят… Один за другим раненные уходят в грохочущую и пышущую пламенем бездну смерти, и в миг, когда очередного солдата не удается спасти, самой тоже хочется… умереть. Это так… страшно… Это безумно страшно – когда хочешь попрощаться с жизнью в девятнадцать лет, это неправильно, это…преступно, и в то же время… это словно логичный конец всему: ей не за чем жить. Не за чем и не для кого, ведь те, кого она любила, тоже медленно и осторожно, уверенными шагами уходят от нее. Энтони, Стир, Терри…
Терри!!! – словно яркой вспышкой в воспаленную окружающим ужасом, царящим пеклом память.

- Терри…
Белокурая девушка вскинулась на постели. Осмотрелась. Кругом – мирный покой богато обставленной комнаты. На столике у кровати – белые розы, ее любимые. Тонкий аромат вьется в воздухе, вплетается в него, как вплетается в косу шелковая яркая лента, а за окном щебечут птицы. Они даже не думают пока лететь на юг, хотя осень уже скоро постучится в двери, уже стоит на пороге, уже золотит листву, и последние розы, покачивающие пышными головками в саду, - последний привет уходящего лета. Девушка осмотрелась. Незнакомая сперва, теперь эта комната казалась почти своей, ведь события вчерашнего дня промелькнули перед глазами быстрой вереницей.
Дорога через поля, поворот у рощи, лужи осенней распутицы. Водитель грязного разбитого автомобиля – она почти не запомнила его лица, лишь свою благодарность этому человеку, согласившемуся подвезти ее до города – невесть как очутившуюся в том богом забытом месте незнакомку в разорванном платье, с синяками и ссадинами, без денег, без ничего! Согласившемуся подвезти ее совсем бесплатно… кажется… Или все-таки, она что-то отдала? Память не хотела цепляться за события вчерашнего утра, всё больше за обрывки эмоций, почти ничего не значащих для нее сейчас. Затем Чикаго: широкие улицы, даже в столь ранний час наполненные торопящимися по своим делам прохожими, перекликающиеся торговцы утренними газетам, цветочницы, в полголоса обсуждающие у скамьи в парке что-то важное, но совершенно непонятное. Она попыталась вслушаться в их трескотню, когда новая волна головной боли накатила на сознание, мешая не то, что думать, – дышать, и она провалилась в мутно-серое забытье. Последнее, что успел уловить слух, - испуганный возглас: «Эй, кто-нибудь! Тут девушке дурно! Вы в порядке, мисс?» А вот ответить она уже не смогла…
Потом больничная палата. Белые стены и чуть мутноватый свет от запыленной лампочки, приветливые улыбки медсестер, ободряющие – седовласого доктора с добрыми глазами. И от этого внутри всё почему-то приятно сжималось – так, словно она не в первый раз очутилась в этом месте, а бывала и раньше. Только вот… когда? Невозможно, никак невозможно. Как же трудно это объяснить: то, что незнакомые люди приветствуют тебя, как подругу, что незнакомые коридоры встречают приветливо распахнутыми окнами, и с улицы, из-за трепещущих на ветру занавесок, так же приветливо прикасается к твоим воспаленным щекам осенняя прохлада. И приходит – нет, не воспоминание, лишь смутное понимание того, что ты, совершенно точно, совсем скоро станешь медсестрой, и будешь помогать людям, и спасать жизни. Но для этого надо столько учиться… чтобы доказать всем, всем им: ее отъезд из школы – не просто каприз, это судьба, призвание. Именно здесь она сможет стать полезной… А мысли путаются, бегут, перегоняя друг дружку: всё не так, не так, не так!
Ближе к вечеру у двери палаты она услышала непонятную возню. А уже через миг – едва ли веря собственным глазам! – обнимала плачущую Энни.
Они ведь расстались совсем недавно, и Энни осталась в Англии, как же так? Озадаченно рассматривая лучшую подругу, она недоумевала произошедшим за столь короткий срок изменениям. Энни Брайтон, та самая Энни Брайтон, ее ровесница, выглядела сейчас, как леди, молодая, но бесспорно, взрослая: темные ее волосы были подобраны в прическу, фигура потеряла детскую угловатость, а глаза полнились мягким светом, теплым, как солнце, и почему-то совершенно незнакомым, не виданным прежде.
Когда первая радость от встречи улеглась, когда подруги ослабили объятья, чуть отстраняясь друг от друга, и всегда готовая расплакаться Энни шмыгнула носиком, доставая платок, она позволила себе осторожно поинтересоваться:
- А… почему ты не в Англии?
И взволнованные глаза подруги удивленно округлились.
- В Англии? Кэнди, но я уже много лет там не бывала. Еще со времен учебы в школе святого Павла…
- Со времен учебы? – теперь пришел ее черед удивляться…

***
- Мисс Кэнди, доброе утро.
- Привет, Дороти.
Даже Дороти изменилась почти до неузнаваемости. Да и шутка ли? Столько лет прошло. Еще вчера Кэнди не могла поверить в то, о чем говорила Энни, упорно отказывалась верить собственным глазам, но утро всё расставило на свои места. Жизнь безвозвратно изменилась, прошло почти десять лет с того дня, как она помнила себя, и что произошло за это время, Кэндис Уайт Эндри не представляла… Впрочем, одно девушка понимала совершенно точно: сама она осталась прежней. Да и что бы, во имя всего святого, могло изменить ее?! Обстоятельства? Чувства? Люди? Кэнди мотнула головой, отчего забавные белокурые кудряшки подпрыгнули, спиралями опускаясь на плечи. Ей нужно собраться и попробовать всё вспомнить. Обязательно нужно. А пока…
- Дороти, ой… - кажется, лишь теперь она отметила эту странность. – Ты ведь… прежде работала у Леганов. Но сейчас…
- Сейчас всё по-другому, - молодая женщина неловко пожала плечами. – Мне пришлось поменять место работы. Пожалуйста, мисс Кэнди, выпейте это.
Подавая лекарство девушке, которая много лет назад была ее подругой, Дороти отчего-то чувствовала себя крайне неловко. То ли болезнь Кэнди, причины которой до сих пор оставались неясны, призывала сохранять дистанцию, то ли слова миссис Корнуэлл звучали в ушах предостережением, то ли старые сплетни, которые слышала от миссис Леган вперемешку с проклятьями Элизы, не давали покоя? Она не смогла бы сегодня ответить на этот вопрос. К тому же, возможно, всё гораздо проще? Они не виделись много лет. Кэнди уехала на войну медсестрой – об этом немало говорили тогда все, кому не лень, – а потом она не вернулась. Не погибла, и не пропала без вести на фронте – а просто не вернулась в Чикаго. О ней никто, вероятно, ничего и не услышал бы, но мадам Элрой однажды обмолвилась при своей горничной Марии: «Слышать не желаю больше об этой мерзкой девчонке!» Это было шесть лет назад, в тысяча девятьсот двадцатом…

2

Душно…
Очень душно: пот капает со лба на грязные простыни, пропитанные кровью и гноем, разорванные, кое-где небрежно стянутые темными нитками, обожженные по краям.
Руки уже почти не слушаются – могут задрожать в самый неподходящий миг, и этот миг станет последним для очередного пациента. Допустить подобного никак нельзя, и приходится держаться из последних сил, на последних силах… после последних сил…
Тусклая лампа не дает света, лишь собирает упрямо липнущих к теплу мух, а еще постоянно трясется от новых взрывов.
Старенький хирург работает третьи сутки без отдыха, и ему нужна помощь – потому как можно думать хотя бы о минутной передышке?! Невозможно… неправильно… чудовищно и преступно всё это – смерть, и кровь, и непрерывный поток раненых, сменяющих друг друга на операционном столе. Грязные простыни, грязные бинты, грязные инструменты, на которые подчас не хватает даже спирта. Операции, операции, операции – их часто приходится проводить без анестезии: резать ноги, руки, вытаскивать пули их живого тела человека, из последних сил сражающегося с болезненным забытьем, не позволяющим себе забыться беспамятством, потому что… потом ведь можно… никогда больше не проснуться…
Война…
Тот, кто не бывал здесь, кто не вытаскивал раненых из окопов, наполовину засыпанных землей и красной глиной, кто не терял сознания у операционного стола – не от страха и отвращения, нет, просто сил уже не оставалось! – кто не дремал стоя, прислонившись боком к облучку сорванной очередным взрывом двери походного госпиталя, – тот никогда не поймет: приехать сюда, в этот ужас, в это пекло… не прихоть, не чудачество. Но это и не подвиг. Это… работа – кошмарная до дрожи, изматывающая сильнее физического труда, это мерзкая и кровавая работа, без которой многим – не выжить. Это лишь работа – кому-то следует ее делать, даже если хочется сломя голову бежать назад, домой, умолять: «Заберите, пожалуйста, заберите меня отсюда!», умолять, заламывая руки. Так хочется… Но вот главная странность: никто не умоляет. Все либо делают, что должно, сцепив зубы, набрав в легкие больше воздуха, либо сбегают сразу – молча, прячась, либо… погибают. Такая вот требовательная работа. Это война...
«Кэнди, Кэнди, доктор Смит зовет… в операционной!»
«Держи здесь!»
«Так больно, сестричка…»
«Воды, воды…»
«Вот, осторожно!»
«Что ты делаешь, дура?! Ему нельзя пить!»
«Да держи же ты крепче!»
«Сестра!»
«Воды…»
«Мамочка…»
«Держи!!! Крепче!»
«Нет!»

- Нет… - прошептала Кэнди и проснулась.
Потерла щеку, нащупывая на коже саднящие полосы – она так и заснула в беседке, прижавшись лицом к решетчатому окну, не застекленному летом. От неудобной позы тело затекло, и затылок изрядно ломило. Судя по всему, она проспала пару часов, не меньше – солнце уже начало клониться к западу. А ведь она просто вышла прогуляться после обеда, осмотреться и привыкнуть к чужому, не понятному пока что ощущению собственной взрослости. Подошла к не достроенной беседке и, ощутив легкое головокружение, решила немного отдохнуть. Присела, задумалась, заснула… Странно, но Кэнди совсем не помнила своего сна. Только мутную дымку, и черную пропасть, в которую, как казалось, она падала там, отчетливо осознавая, что не сумеет выбраться. Наверняка, потому она и проснулась – страх оказался сильнее крепких тенет кошмара.
- Мисс Кэнди, мисс Кэнди!
Она обернулась. Торопливо спустилась по ступенькам и, присев на корточки, взглянула в серьезные глаза рыжеволосой девчушки.
- Что случилось, Полли?
- Мама зовет Вас к ужину… - малышка густо покраснела, смутившись непонятно чего.
Надо же… Полли почти пять. Почти пять лет дочери Энни и Арчи, а куда подевалась ее жизнь? Почему воспоминания стерлись, оставляя за собой только медный привкус чего-то плохого, и ровным счетом ничего – хорошего? Ведь не могло же всё быть так темно и страшно, и без капельки счастья! Кэнди тряхнула головой, и порыв ветра увлеченно подхватил ее белокурые кудряшки. Сегодня такой прекрасный вечер, она среди друзей, она… почти дома! И стоит ли думать о плохом? Совершенно точно и абсолютно: нет.
- Ну пойдем, - она выпрямилась и подала девочке руку. – А папа уже вернулся? Когда?
- Папа всегда приезжает с работы около шести, - сообщила Полли, - у него важная работа в городе!
Кэнди с трудом удержалась, чтобы не прыснуть. Надо же: такая крошка, а ведет себя как настоящая строгая леди. В их с Энни детстве мир был совершенно другим. Впрочем, представить маленькую Элизу Леган размышляющей с серьезным, всезнающим видом о том, что «папа сейчас на важной работе в городе» Кэнди вполне могла, а значит, это не мир изменился, просто они были другими. Она… была другой. И осталась не такой, как всё. Вот даже Энни выросла, обрела уверенность в себе, стала еще серьезней, наверняка, добряк и затейник Арчи превратился в респектабельного джентльмена. И только ей – такой вот девчонке, не помнящей своего взросления, - ей найдется ли место в этом новом мире, о котором она пока так мало знает…
Девушка отпустила ладошку маленькой мисс Корнуэлл в гостиной.
- Скажи родителям, я сейчас подойду, ладно?
Как бы там ни было, но это же просто невежливо – в помятом платье показываться перед старым другом, которого не видела, или, по крайней мере, не помнишь последние десять лет!
- Конечно, - Полли кивнула и, сделав неловкий книксен, упорхнула куда-то.
Девушка поднялась в свою комнату и оглядела щедро выделенный ей гардероб. Всё… не то… всё как-то не так – и мерзкое чувство не дает покоя: это не твоя жизнь, Кэнди, не твоя, как все эта одежда, заботливо развешанная в шкафу отведенной тебе комнаты, красивая и дорогая, но… чужая.
Отмахнувшись от глупых мыслей, девушка взяла первое попавшееся платье и, быстро переодевшись, взглянула на себя в зеркало. В свете закатных лучей она выглядела совсем незнакомкой – веснушек поубавилось, или, может, они выгорели, стали менее заметны, волосы посветлели, кое-где даже пробивалась седина – так невероятно для пятнадцатилетней девочки, которой она себя помнила! Кэнди провела кончиками пальцев по своему отражению: по вздернутому носу, по щекам, неестественно бледным после болезни, по губам.
«Ты такая красивая, девочка-конфетка…»
Приглушенный голос зазвучал в ушах, преломился в зеркальной поверхности и растворился в теплом воздухе. Приглушенный голос показался ей отдаленно знакомым, точно она слышала его уже однажды – в другом времени, в другом месте, в другой жизни. Приглушенный голос показался ей зловещим – ноги подкосились, и, не в силах бороться со слабостью, Кэнди опустилась на мягкий пуф у зеркала. Господи, что же с ней произошло?! Что происходило все эти годы, и где, и как?
Главное – не быть одной. В одиночестве тревожнее – это как если бы двери вагона закрылись, и поезд набирает скорость, а ты сидишь на полу в тамбуре и знаешь, что проехала свою остановку, и что всё прошло, и что дома тебя никто не ждет!
- Кэнди?
Она сжала виски в надежде, что так меньше будет слышен неприятный гул в ушах, и не сразу услышала, что к ней обращаются:
- Кэнди, что с тобой?

3

Она подняла глаза.
Пальцы задрожали и медленно опустились – скользнули прохладой по воспаленным щекам.
Энни, встревоженная, немного растерянная, стояла в дверном проеме и смотрела на нее, пытаясь понять, что же произошло.
Энни Брайтон.
Миссис Энн Корнуэлл.
Кэнди на мгновение прикрыла глаза – она никак не может запомнить такую простую вещь, хотя на самом деле уже лет эдак десять назад мало кто сомневался в будущем этих двоих. Энни и Арчи действительно созданы друг для друга, просто несколько… неловко… не помнить ничего. Интересно всё же: они приглашали ее на свою свадьбу или нет?
Кэнди сдвинула плечами.
- Всё в порядке, голова немного закружилась и только, - быстро уверила подругу, едва ли сама осознавая свою ложь.
Ответила практически не задумываясь, встала и, поправив платье, поравнялась с Энни у двери. Та по-прежнему выглядела обеспокоенной:
- Точно всё хорошо? Кэнди, милая, я лучше пошлю за доктором.
- Не надо! – получилось излишне резко, строго, как-то даже… повелительно. Девушка виновато потупилась, отводя глаза. – Я же сама почти доктор, помнишь? И я выписываю себе… обед!
Энни рассмеялась. Возможно, впервые за несколько последних дней – за то время, что они провели вместе, вспоминая былое, разбираясь в настоящем, думая о будущем, Энни рассмеялась светло и беззаботно, как в детстве. Взяла подругу за руку, крепко сжала все такие же ледяные пальцы.
- Обед – отличное лечение. Я бы даже сказала: замечательное. О, за этим же я к тебе и пришла. Готова?
Кэнди кивнула – и что же, если с преувеличенным энтузиазмом? Или вы полагаете, что капризничать и заставлять лучшую подругу волноваться по пустякам – благороднее маленькой, крошечной неискренности? Трижды, четырежды, миллион раз нет. Чувства друзей надо щадить. А эта ноющая боль в висках – она пройдет, совершенно точно пройдет, она вполне ожидаема после удара головой, о котором говорили доктора в больнице и почтенный джентльмен в очках и с саквояжем, который приезжал к Корнуэллам осмотреть их подругу.
Удар…
Боль…
Саднящая боль нападает, как зверь, вгрызается в затылок.
Крик клокочет в горле, но выходит даже не хрипом – мерзкой до дрожи, кисловатой на вкус тошнотой.
Кэнди оперлась ладонью о дверной косяк, потому что перед глазами вдруг заклубилась чернота, но на вопрос испугавшейся миссис Корнуэлл лишь отмахнулась:
- Нога побаливает. Думаю, я еще и ногой ударилась. Ну, тогда, во время аварии.
Вообще-то ни о какой аварии речь никогда не шла – Кэнди просто нашли на улице в полуобморочном состоянии, доставили в больницу, узнали и привели в чувство, да. Вот только того, как именно получены все эти травмы, откуда появились многочисленные синяки и ссадины, удар чем конкретно вызвал потерю памяти – всего этого, к сожалению, не может сказать ни один, даже самый опытный врач. И Кэнди пока что не могла. Зато прямо надеялась, что рано или поздно воспоминания вернутся. Может быть, они уже возвращаются – такие мутные во всей своей непонятности, чужие, хотя и кажутся своими. Но Кэнди сказала первое, что пришло на ум: авария. И добрая, милая, взволнованная Энни распахнула глаза:
- Ты вспомнила?!
Хотелось бы, но…
- Нет.
Она покачала головой, отчего распущенные волосы качнулись, пощекотали открытую шею и щеку.
Энни грустно вздохнула и, протянув руку, провела по плечу подруги:
- Всё образуется. Ты непременно вспомнишь.
- Конечно, - без тени сомнения согласилась Кэнди. Все всегда всё вспоминают. Иначе – никак. – Ой, слушай, а почему это Полли так странно смущалась и краснела, приглашая меня на ужин?
- Сама увидишь, - прошептала Энни тоном маленькой заговорщицы и потянула подругу за собой.

Да, об этом следовало догадаться и раньше, но голова ныла, в висках колотили сотни мучительно-навязчивых молоточков, и Кэнди было чрезвычайно трудно думать. Впрочем, теперь вещи становились на свои места – так приглашенные гости чинно рассаживаются за столом.
Трое мужчин, что-то увлеченно обсуждающих у камина, словно по команде обернулись на звук женских шагов и встретились взглядом с уставшей, повзрослевшей, кое-что забывшей и кое-что помнящей Кэнди. Они были связаны – так или иначе. Они были частью ее жизни – хотела она этого или нет. Что за чушь? – тотчас одернула себя девушка. – Разумеется, хотела. И хочет. Хочет, чтобы они были рядом: все трое, и каждый по-разному.
Один казался растерянным. Еще сильнее, чем несколько минут назад вошедшая в ее спальню Энни. Еще сильнее, чем сама Кэнди, когда ей сказали третьего дня, кто он. Как же много она… не помнила. Свой приезд в Чикаго, и больницу, и маленькую, но уютную клинику, в которой довелось некоторое время работать. И главное – невероятное, невозможное: что таинственный дядюшка Уильям и есть ее старый знакомый мистер Альберт! Мистер Уильям Альберт Эндри… Он очень волновался сейчас, хмурил брови, смотрел исподлобья, точно и не хотел смотреть вовсе, точно делал над собой немыслимое усилие.
Второй был неоправданно весел. Карие глаза его светились умиротворением и радостью. Да и с чего ему грустить? Молодой, успешный, богатый – хозяин дома, в котором его всегда ждет горячо и нежно любимая супруга, где раздается детский смех. Арчибальд Корнуэлл не имел права на беспокойство даже тогда, когда посреди ночи примчался в больницу по зову практически незнакомого ему человека и узнал – узнал-таки! – подругу детства в исхудавшей молодой женщине, мечущейся в приступе горячки. Тогда он взял дело в свои руки, уверенно и хладнокровно, как научился за последние годы. И напрочь исключил из всех своих ощущений волнение, и страх, и неуверенность в собственных силах. Или в силах самой Кэнди – она всегда была стойким солдатиком и обязана выстоять сейчас. Обязана. И выстоит. Он – ее хороший друг, он знал это и прежде, и в ту ночь, и сейчас тоже. Он был прав: она осталась сильной. Боль, конечно, еще пульсирует в висках, но уже не донимает с прежней настойчивостью. Славно, что Арчи ничего не знает об этой боли, иначе не выглядел бы таким довольным и беспечным.
А третий был наоборот очень мрачен. Вернее даже не так – в глазах его светилось счастье, и облегчение, и что-то еще… Кэнди трудно было рассмотреть и понять все эмоции то ли из-за накатившей слабости, то ли из-за полыхающего в камине огня – языки пламени задорно плясали на стенах, удлиняя тени, размывая контуры, искажая черты. И все же она слишком хорошо знала это надменный излом темных бровей, и напряженный лоб, на который постоянно падали растрепанные пряди, и сурово поджатые губы, застывшие в немом протесте в тот миг, когда они с Энни вошли в столовую. Да, он был мрачен, хоть и не желал чем-либо омрачать свою радость. Кэнди видела это так же ясно, как щеки малышки Полли, полыхающие смущенным румянцем.
Она обвела медленным взглядом всех троих мужчин, а обратилась только к одному:
- Здравствуй, Терри…

***
- Спасибо, и можешь идти. Правда.
Она улыбнулась, с энтузиазмом кивнула – и Дороти поверила.
Ответная улыбка горничной была полна тепла.
- Тогда спокойной ночи, сладких снов. Я приду утром.
- Сладких снов, - эхом отозвалась Кэнди.
Села напротив зеркала и начала расчесывать волосы.
Это был странный обед, очень странный.
Когда она увидела Терри в столовой Корнуэллов, сердце забилось часто-часто, ведь он был едва ли не последним из того, что она о себе помнила. Мысли о нем иногда поглощали ее целиком: их встречи и бесконечные перепалки, их детские обиды и детские же чувства, несмело поднимающиеся в душе. Сейчас она все так же к нему относилась, и чувствовала всё то же. Но вместе с этим понимала каким-то странным внутренним чутьем, что детство – то, в котором она еще оставалась, то, которое оставалось в ней, - детство ушло безвозвратно. И отныне многое по-новому, а некоторое – вообще по-другому. И что прежнее чувство она способна, согласна дарить ему уже по-другому! И… что не уверена, совсем не уверена в себе – возможно, она уже… подарила?
Кэнди хотела поговорить об этом после обеда, но вместо внятных ответов на свои вопросы получала от молодого мужчины, в которого превратился влюбленный в нее мальчик, туманные малопонятные фразы. Да и то он предпочитал говорить об их знакомстве, о школе, о его отъезде, о ее побеге, о котором он сам узнал немного позже. Терри говорил о том, что Кэнди несмотря на все свои удары, ссадины и боль, еще помнила, но разумеется, она не перебивала его. В ее воспоминаниях они не виделись несколько месяцев. В чужой для нее реальности – вообще непонятно сколько. Она очень соскучилась по его голосу, потому с радостью слушала даже то, чего не хотела, и почти не задавала вопросов.
Впрочем, Терри (все-таки, он ведь мужчина!) оказался смелее – он спросил первым…
Кэнди уже собиралась вспомнить в деталях их нынешний разговор, когда, бросив рассеянный взгляд в зеркало, вдруг поймала себя на мысли, что… заплетает волосы в косу.
Она никогда не делала так раньше, по крайней мере, не помнила ничего об этом. Казалось даже: и плести-то косы не умеет, но тем ни менее, тугая золотисто-пепельная коса тяжело легла на плечо, делая лицо каким-то новым, незнакомым.
«Опять эти твои причуды… - Тебе не нравится? – Нравится, но… коса?! – Тяжело носить такие длинные волосы летом. Знаешь, как тяжело? – Остриги. – Ты что? Нельзя ведь! Я слышала…»
Кэнди настороженно оглянулась, но комната была пуста. Как она и думала.
Откуда же эти голоса, и смех, и тихий шепот? Чей шепот ранит слух? Чьи голоса кажутся родными?
Девушка прислушалась снова, только в этот раз ей ответила тишина.
Что ж, после такого удара всё вероятно – она как медик может утверждать об этом с полной и безоговорочной уверенностью. Значит, всё в порядке.
Отложив гребень, Кэнди расслабилась и постаралась все же вспомнить свой сегодняшний разговор с Терри – очень важный разговор, не лишенный, впрочем, определенных странностей…

4

Она вышла в сад тогда – после ужина.
Не то, чтобы Кэнди стремилась убежать от друзей, но в суматохе торопливых приветствий и обсуждений, смены блюд и постоянных косых взглядов разного толка девушка снова почувствовала головную боль и убегала скорее от нее.
На улице было довольно прохладно – впрочем, нормальная погода для этого сезона и для вечера. Ветер гонял подсохшую листву по глади озера, а Кэнди вспоминала Лейквуд. Она всегда любила Лейквуд осенью: золотистые деревья вдоль его подъездных аллей, журчание воды и тихий, почти неслышный шелест травы под ногами. Пожалуй, сильнее она любила Лейквуд только летом, когда цвели розы. Их дурманящий аромат казался сладким до умопомрачения. И горьким до безумия. Аромат первой любви, трагически растоптанной копытами бледно-серых лошадей*…
«Не дари мне розы!» - «Всё еще… больно?» - и мягкие пальцы бережно проводят по ладони, как если бы хотели исцелить старые царапины. «Отболело,» - улыбка коротка и похожа на лучик солнца, время от времени мелькающий в сегодняшнем пасмурном небе. «А у меня до сих пор болит…»
В висках мучительно застучало – так сильно и ярко, точно искры из глаз.
Девушка тяжело опустилась на скамейку у озера и зажмурилась. Обрывки фраз казались чужими, далекими, как прошлое. Откуда они взялись снова? Может, из того – забытого?..
Кэнди попыталась успокоиться и собраться. Что у нее есть сейчас? Детство и дом Пони. Лейквуд: новые друзья, первые враги. Англия – неразрывно связанные воедино счастье и беда среди школьных будней. Потом… снова Америка, Чикаго, работа медсестрой… Энни уже успела рассказать обо всем, но сама она этого уже не помнит, это вычеркнуто из ее головы, то ли волей случая, то ли чьей-то прихотью, и она готова, отчаянно готова сделать что угодно, лишь бы вернуть себе эти прожитые годы. Трудные или счастливые – не важно! Зато – ее! Часть жизни – когда ее друзья становились на ноги, когда начинались и заканчивались эпохи, когда мир менялся стремительно и быстро, а ее там… словно не было.
«Это было не с нами…» - «Это моя вина…» - «Не дари мне розы!» - «Тебе по-прежнему больно? Больно? БОЛЬНО?!»
- Нет… - одними губами прошептала она, яростно стискивая пальцами ноющие виски.
- Кэнди, с тобой всё хорошо?
Она подняла глаза и встретилась с обеспокоенным мужским взглядом.
- Терри?
Конечно же, она не могла сейчас увидеть себя со стороны, но знала совершенно точно, что выглядела очень глупо с этой смущенной улыбкой и румянцем, полыхающим на щеках. С другой стороны, это же Терри! Сколько бы лет ни прошло на самом деле, она всё еще помнит бешено колотящееся от быстрой скачки сердце, и дурацкую постановку «Ромео и Джульетты» в школьном театре, и каникулы в Шотландии… Она помнит всё, и он, кажется, тоже…
- Можно?
- Садись, конечно!
Она немного подвинулась, освобождая место для него, и опустила глаза. Несколько минут они просто молчали, впрочем, с ним и молчать всегда было легко и приятно. Ну… почти всегда – в то время, когда они не спорили, не дрались, не игнорировали друг друга и не… целовались…
Кэнди ощутила, что покраснела еще гуще, и решилась, наконец, спросить:
- Почему ты приехал?
Терри нервно дернул плечом.
- Альберт телеграфировал. Сообщил, что у тебя неприятности.
Девушка резко вскинула лицо.
- И сказал, какие?
- Не сказал. Просто просил приехать.
И он приехал. Сразу же. Бросился к ней, не думая о собственных делах и проблемах, как поступал всегда. Кэнди улыбнулась своим мыслям, глядя куда-то вдаль.
- Терри, - голос ее дрогнул, - а всё это время… чем ты занимался?
Мужчина покосился в ее сторону немного странно, и Кэнди пришлось торопливо уточнять:
- Видишь ли, тебе же, наверное, уже сказали, что я… не всё помню? То есть, я помню, что ты бросил школу, чтобы найти собственную дорогу, и…
Она запнулась на короткое мгновение, посмотрела в лицо собеседнику, и, как обычно, хватило одной его улыбки, чтобы мысли разлетелись стаей испуганных бабочек. Кэнди словно наяву представила, как эти бабочки порхают вокруг нее, садятся на дрожащие ресницы, щекочут кожу щек. Терри наклонился к ней.
- И как ты думаешь: нашел?
- Конечно, нашел. Как же иначе?
Они снова отвернулись друг от друга. Сперва приятный и волнующий, их разговор вдруг приобрел как-то терпкий привкус – как перегоревшая увлеченность.
В попытке вернуть былую легкость Кэнди вернулась к началу беседы:
- Ты говорил, мистер Альберт связался с тобой. Вы общались всё это время?
Немного подумав, Терри покачал головой:
- Вообще-то, нет. Хотя найти меня было несложно, сама понимаешь, - перевел взгляд на девушку и тут же поправился: - То есть, я публичный человек, и всё такое. Связаться со мной могли помочь в театре и в прессе, а Альберт оказался влиятельным человеком.
Кэнди пришлось кивнуть:
- Да уж. Никогда бы не подумала.
- Знаешь, я тоже, - согласился мужчина. – Альберт никогда не был похож на этих напыщенных индюков, родившихся с серебряной ложкой во рту. А ведь я на таких насмотрелся в свое время.
- Ты же герцог, - не без сарказма заметила девушка, но Терри безразлично покачал головой:
- Уже нет. Отец умер пять лет назад, а пока болел – мачеха подсуетилась и выпросила завещание на старшего из моих сводных братьев. Так что кроме громкой фамилии, у меня от той жизни ничего не осталось.
Кэнди невесомо прикоснулась к его плечу:
- Сожалею.
- А я нет, - последовал ответ.
Больше они на эту тему не говорили.
Зато Терри рассказывал ей: о театре, о своей карьере, о спектаклях в Нью-Йорке и многочисленных гастролях, о том, как она однажды пришла к нему на премьеру здесь, в Чикаго, и бессовестно спряталась на галерке.
- А ты меня все равно заметил?! – с замиранием сердца спросила она, но он прокашлялся немного неловко:
- Я… случайно узнал, что ты была в зале. Уже потом, после спектакля. Очень жалел, что мы разминулись.
- А почему я не подошла к тебе? – Кэнди недоуменно вскинула брови.
Нет, ну правда же: почему она была рядом и не подошла к нему после выступления? Тем более, что они перед тем не виделись так долго.
Терри пожал плечами:
- Там была какая-то запутанная история, я не совсем в курсе. Зато ты приехала ко мне в Нью-Йорк.
- Да?!
Кэнди никогда не бывала в Нью-Йорке. Вернее, до сегодняшнего дня пребывала в полной уверенности, что никогда раньше. И сейчас ей было особенно интересно, какой он – огромный город ЕГО мечты.
- Мы виделись там? – неуверенно поинтересовалась она.
Он кивнул в ответ. Уже неплохо.
- И... что потом?
- Потом ты вернулась домой. Очень… быстро.
Мужчина отвернулся, и Кэнди не смогла понять выражения его лица. И себя не смогла понять: почему она тогда вернулась так быстро? Что же такого важного и неотложного могло случиться, чтобы она добровольно бросила его, если всё было так хорошо?
Очевидно, она произнесла последнюю мысль вслух, потому что Терри снова повернулся к ней.
- Пришло известие о смерти Стира.
- Оу… - Кэнди нервно хрустнула пальцами. – Тогда понятно.
И даже не нужно объяснять, почему он не сопровождал ее. Ведь работа. Она тоже работала в ту пору, жаль, не помнит сейчас, как это…
- Кэнди, поехали со мной.
- Что? – она непонимающе взглянула в его глаза и вмиг оказалась прижата к нему крепко-крепко, так крепко – не вырваться.
- Поехали со мной в Нью-Йорк, - горячо зашептал мужчина. - Я так скучал по тебе, Кэнди, не мог тебя забыть, не мог себе простить, что отпустил тебя! Поехали…
Его срывающийся шепот прозвучал совсем уж жалобно, и Кэнди подумала, что она, пожалуй, слишком о многом должна его расспросить. И других тоже. Потому что в отсутствующих воспоминаниях необходимо разобраться. Потому что осень, и дожди, и жутко болит голова при каждом шаге. Потому что в теплых объятьях Терри ей как-то не по себе среди этой промозглой выпорхнувшей из забытья осени.
- Я не могу сейчас, - возразила она, неосознанно отодвигаясь. – Здесь же… Энни с Арчи, и мистер Альберт…
- Они поймут!
- … и работа…
- Ты давно бросила ее, вернее, тебя заставили! И ты давно не работаешь в чикагской больнице.
- … и мисс Пони…
- Полагаешь, она не будет рада за тебя?
- Я не могу… - выдохнула Кэнди в мужскую рубашку.
- После всего, что между нами было? – дрогнувшим голосом поинтересовался Терри.
После всего, что было… Вспомнит ли она это?! Было бы куда проще хотя бы знать, что она помнит и что не помнит…
- А что между нами было?
Стараясь говорить спокойно, она подняла глаза и почувствовала, как сильные пальцы ощутимо сжали ее плечи – почти до боли…

* pale horse (идиом.) – смерть (дословно «бледная лошадь», именно на такой лошади ездит один из четырех всадников Апокалипсиса - Смерть)

5

- Кэнди, - зашептал он горячо, быстро, взволнованно и волнующе, - Кэнди, как ты можешь… как ты можешь ТАК говорить? Я же люблю тебя! Неужели ты не видишь, не понимаешь? Ради тебя я бросил всё, я от всего отказался, я…
Она вскинула руку:
- Подожди!
Боль – огненная, как взрыв, мощная, как волна, - уже знакомая боль накрыла ее с головой, лишая возможности сделать вдох, и пальцы судорожно сжали виски. Боль запульсировала в каждой клеточке тела, в каждой мышце, в каждом воспоминании:
« - Неужели ты не видишь?! Я готов умереть ради тебя! – Глупости! Всё глупости!»
Красное пламя, взметнувшись перед глазами, заливает багрянцем весь мир. Или это просто солнце всходит, и над равниной рассеивается окровавленный ночным боем туман?
« - Я хочу, чтобы ради меня хотели не умирать, а жить! – Жить? Зачем мне теперь это? – Потому что…»
Кэнди вздрогнула… и очнулась.
Боль схлынула так же быстро, неожиданно, как и появилась, только тело, очищенное вспышкой страдания, немного дрожало, да губы беспомощно раскрылись, хватая прохладный вечерний воздух.
- Подожди, - сказала девушка немного спокойней, отодвинулась на край скамьи, мягко отвела мужскую ладонь от своего плеча. – Тэрри, ты… должен понимать, что я не… то есть я верю тебе, конечно, просто не помню того, о чем ты говоришь.
- Я понимаю, - кивнул он. – Хочешь, расскажу?
Она грустно улыбнулась:
- О чем?
- О нас! – последовал уверенный ответ.
Бывали времена, когда она могла бы слушать об этом часами, когда она мечтала отчаянно и страстно о том, что Тэрри всегда будет рядом. Но теперь те мечты многолетней давности казались слишком далекими, хоть в памяти и не было всех этих лет. Странное чувство. Кэнди зябко передернула плечами – ну, действительно, странное: кто еще на ее месте, сидя бок о бок с парнем своей мечты, начнет воротить нос и отговариваться невесть чем только потому, что в сердце отчаянно бьется припорошенное пеплом непонятное пока воспоминание? Бьется – и не дает покоя, и мутит воду давно забытого холодного пруда. А этот ветер здесь, в Америке, едва ли чем-то похож на промозглый и сырой британский, на ветер времен детства, времен школы. Тогда между ними – между юным герцогом и американской сироткой – стояло много всего существенного, а… сейчас? Не пора ли покончить с призраками прошлого – раз и навсегда?
- Расскажи, - тихо прошептала Кэнди, враз становясь маленькой и слабой, - расскажи мне, пожалуйста.
Она не плакала – как и прежде, не могла позволить себе показать слабость даже ему, и все же мужчина заметил, как поникли ее плечи и, мгновенно оказавшись рядом, сжал до хруста, до боли, так сильно, что дыхание перехватило.
- Кэнди, ты моя! Ты только моя…
- Это правда?
- Неужели ты полагаешь, что я мог бы отдать тебя кому-нибудь?
- Надеюсь, что нет… - произнесла девушка на грани слуха и спрятала лицо у него на груди.
Как же славно: прошло много лет, а ведь ничего-ничего не изменилось. И то, что она чувствовала в Англии, в школе, оказалась правдой, сбылись самые прекрасные мечты! И за это время – за годы, которые пока еще не удалось вспомнить, но обязательно, непременно удастся, детская влюбленность, будущего которой не виделось, преодолела все преграды, окрепла и превратилась в истинное чувство. И оно того стоило, стоило, черт возьми, всех невзгод, недоразумений и страданий!
Кэнди подняла глаза, чтобы встретиться взглядом с обнимающим ее мужчиной, он склонился к ней в попытке рассмотреть смущенное ее лицо – и невесомое прикосновение согрело губы, легкое и нежное, как первый поцелуй…
Не согрело – обожгло сильнее прицельного огня канонады. И не легкое как дуновение ветерка – скорее уж сравнимое с порывом ураганного ветра!
«Ты обещал! Слышишь?!» Слезы катятся из глаз, щекам щекотно и больно одновременно, потому что мороз крепчает, и горькие слезы становятся льдинками на холодной коже. «Обещал – значит буду жить. Вернусь!» Плакать не хочется. Да и некогда. Дел невпроворот, раненные прибывают с передовой, вокруг гремят бои, упорные слухи твердят о том, что здесь тоже скоро будет передовая. Плакать не время и не место. Просто слезы, не спрашивая разрешения, катятся из глаз. «А если не вернешься, я сама тебя убью! Задушу вот этими руками!» «Договорились. Так и сделаешь. Кэнди…»
Она недоуменно раскрыла глаза.
- Кэнди, любимая, что с тобой?
Тэрри чуть встряхнул ее за плечи, приводя в чувство. Это «любимая»в его устах звучало очень растерянно и немного пафосно. Впрочем, последнее – потому что он актер… наверное. Кэнди не слишком много знала об актерах. Или правильнее было бы сказать: немного помнила? Она ведь с Тэрри вместе, и уже давно, а он актер – и ей пришлось узнать немало…
- Я в порядке, - уверенно проговорила Кэнди.- Разве что запуталась чуть-чуть, но это из-за болезни.
- Точно? – в его голосе ее бодрой уверенности не было.
Пришлось кивнуть несколько даже воодушевленно:
- Да. Мне ведь нужно всё вспомнить, понимаешь? И память пытается… как бы это объяснить… пытается выбраться из этой болезни, подсказывает мне что-то, а я… - девушка грустно вздохнула, - похоже, пока я не понимаю этих подсказок.
- А о чем они? – живо заинтересовался Тэрри.
Кэнди почти успела ответить: «О нас с тобой»! И это было правдой. Такие воспоминания могут быть только о любимом – ни о ком больше.
Но вдруг на дорожке, ведущей от дома, появилась маленькая мисс Корнуэлл.
- Мисс Кэнди, мистер Гранчестер! – девочка помахала им рукой. – Вот вы где!
- А Вы куда направляетесь, мисс? – строго свела брови Кэнди. – Уже поздновато.
Полли скорчила недовольную рожицу:
- Мне вовсе не хочется спать!
Впрочем, и так было понятно: едва ли Энни с Арчи поощряют столь поздний променад в другое время, и сегодня прогулка по вечернему парку – скорее исключение для их дочери, нежели правило.
Кэнди опустилась на корточки и, прищурившись, заглянула малышке в глаза:
- Удрала?
- Всего лишь вышла вас поискать, - капризно надула губки та, - папа говорил с дядюшкой Уильямом – я слышала! – что вам нельзя подолгу гулять, мисс Кэнди.
- И она права, - Тэрри согласно кивнул, вставая и помогая девушке подняться. – Пошли в дом?
Кэнди фыркнула:
- Все норовят записаться ко мне в сиделки.
Ее ладонь неосознанно скользнула по каштановым волосам Полли – и пальцы дрогнули, запутавшись в пушистых белокурых прядках…
«- Ешь яблоко, котенок. – Ууу, не хочуууу! – Ешь-ешь, а то ведь наша мама может поставить в угол… - Не догонишь! Не догонишь! – Кис-кис-кис…»*
- Ай! – вскрикнула Полли и всхлипнула.
Кэнди открыла глаза. Посмотрела с недоумением вниз, туда, где ее пальцы судорожно вцепились в детские волосы, и одернула руку в испуге.
- Что с тобой? – настойчиво поинтересовался Тэрри.
- Всё. Хорошо. – Раздельно, как солдаты чеканят шаг. – В глазах опять потемнело.
- Просто мисс Кэнди еще не здоровится, - рассудительно произнесла Полли.
Кажется, потом они говорили друг другу еще что-то: и Тэрри, и девочка разговаривали, но Кэнди не слышала слов.
Ее мучило всё: и осознание своего бессилия, и чувства, похожие на бред, и воспоминания, ускользающие от нее так быстро, что практически не возможно ухватиться не то, что за них – даже за их отголоски. Всё ее мучило, лишая покоя. А особенно – собственная ложь о том, что снова потемнело в глазах! Это ведь не так, не совсем так. Скорее уж просветлело на миг, и в яркой вспышке этой пронеслось детство! Ее… детство… и теплая женская рука, гладящая ее по белокурым волосам…

Кэнди взглянула прямо перед собой.
Из зеркала, тусклого в лучах светильника под абажуром, на нее смотрело бледное лицо, взрослое и немного незнакомое. Первые морщинки успели прикоснуться к коже возле глаз, хотя в таком освещении они скорее угадывались, нежели были видны основательно. А это ведь странно… Тебе ведь и тридцати нет, Кэндис Уайт Эндри… Впрочем, и на твоей памяти жизнь не казалась слишком легкой, а уж что могло произойти за эти десять лет, самому господу только и известно.
Обхватив себя за плечи, девушка встала и подошла к окну. Отодвинула занавеску – и осенняя ночь словно опрокинулась в глаза, рассыпалась всеми своими звездами, разлилась всеми своими туманами, густыми, как молоко, и застыла в глубине зрачков. Кэнди запрокинула голову. Ах, если бы она вспомнила! Всё-всё вспомнила, наконец! Тогда бы… очевидно… она смогла бы стать счастливой. А то…
Глупость, конечно, но пока память не вернулась, постоянно отчего-то кажется, что она ворует это свое возможное счастье с Тэрри: у друзей, у прошлого, у себя ворует!
Слезы дрогнули в уголках глаз, но скользнуть вниз так и не решились – кто-то тихо постучался в комнату.
Кэнди решительно мотнула головой и пошла открывать.
На самом деле, никого сейчас видеть не хотелось. Даже Тэрри. Хотелось, пожалуй, осознать, разобрать на тонкие ниточки, а потом снова сложить, подобно мозаике, весь их сегодняшний разговор. Впрочем, не Гранчестер обнаружился на пороге, а сонная уставшая Дороти с подносом в руках.
- Кэнди, вот молоко, тебе нужно выпить перед сном.
Молоко – это, разумеется, полезно, не понятно лишь, почему друзья относятся к ней, точно к больному ребенку.
- Спасибо, - сдержанно кивнула Кэнди, забирая поднос. – Спокойной ночи.

* имеется в виду англ. вариант «kitty-kitty-kitty»

6

Горничная ушла, но Кэнди еще долго не могла уснуть.
Стоя у окна, она зябко куталась в шаль, и было в этом жесте что-то от обреченности: как если бы грозовые тучи враз застлали небо тяжелым серым покрывалом, так плотно, что и одному солнечному лучику не пробиться, а она не в состоянии изменить ход событий. Потому что она всего лишь… человек.
Там, за стенами дома, выла ветрами осень, и пригоршни пожухлой листвы носились вдоль дорог. Там, далеко, было прошлое, вспомнить которое не было ни сил, ни возможности, одно желание, неистовое, словно буря.
Вот напольные часы пробили полночь.
Старые напольные часы стояли в хозяйском кабинете на первом этаже и привыкли отбивать время не одному поколению хозяев – отбивать четко, точно, не спеша ни на минуту, ни на миг не опаздывая. Когда-то умели делать навсегда, а теперь… есть только листья. Их гоняет ветер, полосует холодными струями дождь, притаптывают к земле тяжелые шаги, и снега засыпают – до новой весны. Они временные, как и наша глупая уверенность в светлом будущем, в том, что всё обернется новым днем, добрым и хорошим. Кэнди помнила себя такой: светлой и веселой. И в какой-то степени даже хотелось вернуться в те годы, но что-то держало, тянуло, поворачивало ее назад. Наверное, память – не образы, возникающие перед глазами, а груз прожитого на плечах: его не всегда можно увидеть, зато, пусть даже не видя, определенно знаешь, что он там, что он есть…
Кэнди поймала себя на странном движении: пальцы правой руки старательно растирали безымянный на левой, неосознанно, но так настойчиво: будто искали там нечто привычное – недосягаемое. А что? Возможно, в этом есть смысл? Сколько раз за эти годы, прожитые и мимолетно забытые, она могла стоять так, всматриваться во мглу за оконным стеклом и ждать вестей, друзей, рассветов… Да чего и кого угодно!
Злясь на нелепую эту беспомощность, девушка резко развернулась на пятках и в несколько быстрых шагов пересекла комнату.
Села на кровать.
Пружины скрипнули, принимая тяжесть тела, и этот звук странным образом отозвался в памяти. Душный вечер – холодно и душно одновременно, голова неприятно ноет, немного тошнит. Она бы, наверное…

…она, наверное, заснула бы, но свет не позволяет. Свет неяркий, и все же мешает спать. Масляная лампа потрескивает совсем рядом и мерзко пахнет. Куда хуже, чем в походном госпитале, пропитанном гноем и кровью.
- Ложись, пожалуйста.
- Потом. Надо дочитать еще немного.
- Завтра дочитаешь!
- Это невозможно. Тебе прекрасно известно, что невозможно.
- Почему ты меня мучаешь? Почему?! Почему? Почему?
- Успокойся. Не капризничай.
- Мне плохо, а ты… тебе все равно! За что?.. Что я тебе сделала?
- Успокойся немедленно!

- О-о-о-х…
Кэнди шумно выдохнула, пытаясь воздухом вытолкать из груди неприятный комок приторной на вкус дурноты. Это логично: последствия травмы сказываются.
Последняя мысль заставила слабо улыбнуться. Если это правда – ну, то, что она училась, мечтая стать медсестрой, – значит, профессиональные умения из нее не вытравить. Даже потеряв память, певец исполнит арию, пекарь замесит тесто, и все такое. Энни и Арчи говорили ведь, что она была хорошим медиком. Не верить им повода не нашлось. Конечно же, была. И есть. Возможно, друзья немного приукрасили реальность, и до хорошего медика ей еще далеко, но уж неплохим она бы точно стала – за добрый десяток лет!
Кэнди забралась на кровать с ногами, уткнулась подбородком в колени и прикрыла глаза. Она обязана справиться с этой напастью так же, как и со всем в жизни справлялась: самостоятельно. То есть… не просто, чтобы никто не прикасался к рукаву с утешениями и соболезнованиями, а совсем сама, полностью без никого. Терри должен понять ее. Понять и поддержать – и отпустить, пока она не разберется со всем и не вспомнит себя, его, ИХ. Их общего прошлого, о котором Терри говорил так ярко и вдохновенно, которое было… И которое наверняка было прекрасно!
Ночь уже успела развернуться и торопилась к своему краю, когда Кэнди удалось задремать. Головная боль почти полностью утихла, как и ветер за окном. И помни Кэнди чуть больше о своей профессии, она могла бы, очевидно, сделать вывод о том, что ноющая боль в висках связана не только с травмой, а еще и с погодой. Но мисс Уайт-Эндри еще предстояли профессиональные открытия. Сейчас же она просто спала. Уверенная в том, на что решится завтра, она спала, и никакие сновидения не рисковали нынче посетить ее комнату.
От камина веяло настойчивым жаром.
Часы отстукивали вечность чередой скороспелых минут.
Молоко, принесенное Дороти, так и осталось стоять на низком столике недалеко от огня.
Над Атлантическим океаном уже начинался новый день…

Утро встретило быстрым топотом десятков ног по коридору.
Вернее, это Кэнди, уставшей после почти бессонной ночи, показалось, что мимо ее спальни проносятся десятки громко топочущих ног. На самом же деле, Дороти проскочила к комнате для гостей и назад, да вторая горничная, Глэдис, поторопилась вниз, напевая на ходу незатейливый мотивчик.
Кэнди слезла с кровати и, прислушавшись к собственным ощущениям, пришла к выводу, что к завтраку вполне можно спуститься. Наспех плеснув в лицо прохладной водой, девушка оделась привычно просто, завязала волосы в пару с детства знакомых хвостиков и. мимолетно взглянув на свое зеркальное отражение, покачала головой. Как бы ни хотелось вернуться в прошлое, она другая. Другая – и всё тут! В ее глазах не просто другая жизнь, даже глаза изменили свой оттенок, стали немножко серыми, что ли…
Медленно выдохнув, Кэнди направилась к двери и уже по пути к лестнице услышала чужие голоса. Это показалось несколько странным: Энни не предупреждала о гостях, и было довольно рано для случайного визита, и была суббота – едва ли речь могла идти о делах. Так и не придумав ответов, она неосознанно поправила волосы. А когда вошла в столовую, всё встало на свои места. И хватило одного взгляда, чтобы понять: ее никто не ожидал здесь увидеть. Она, впрочем, тоже не ожидала увидеть такого…
Точно две тени из того ее прошлого, которое еще оставалось в памяти, двое стояли сейчас перед ней, настолько невообразимо разные, сколь сильно отличалась их реакция на ее появление. Том с радостной улыбкой шагнул ей навстречу – Кэнди и разобраться-то не смогла толком, почему узнала его сразу, несмотря на то, как сильно изменился друг по играм из далекого детства. Элиза Леган… Справедливости ради следовало бы отметить, что Элиза осталась Элизой: той же заносчивой, высокомерной девчонкой с завитыми рыжими локонами, с презрительно поджатыми губами, с хитрым прищуром, не обещающим ничего доброго. Она вытянулась и похудела, хотя, вообще-то, всегда была очень стройной. Прекрасно зная склочный характер давней знакомой, Кэнди решила, что, пожалуй, та высохла от злости. Эта идея почти сразу же нашла подтверждение – Элиза брезгливо скривилась, смерив Кэнди этим прищуренным взглядом, и фыркнула:
- И кто это здесь?
Можно подумать, не узнала.
Можно подумать, Кэнди Уайт Эндри так сильно изменилась.
Можно подумать, ее нет сейчас в этой комнате! Черт, да почему эта змея ведет себя так, словно Кэнди здесь нет?!
- Полегче на поворотах! – повысил голос Том, и Элиза сверкнула глазами еще ярче – теперь в его сторону:
- Не вмешивайся.
- А ты думай, с кем говоришь! И как говоришь.
- А ты не указывай мне!
- А ты вообще молчи, женщина!
- Грубиян!
- Злюка!
Элиза тряхнула рыжими кудрями, кокетливо падающими на плечи, и как-то подозрительно быстро перегорела. Том тоже заметно расслабился.
- Понимаешь, - тихо, почти шепотом сообщила Энни, оказавшись вдруг рядом с подругой, - они уже несколько лет женаты.
Миссис Корнуэл говорила так, словно извинялась. Виноватый тон ее подействовал на Кэнди не меньше, чем эта сногсшибательная новость.
- Жена-аты?! – удивленно протянула она, с трудом удержавшись от того, чтобы присвистнуть.
- Не твоё дело! – зло отрезала Элиза, враз возвращая привычную язвительность. – И если моему муженьку несомненно хочется побеседовать с тобой о своем босоногом сиротском детстве, то я совершенно не горю желанием выслушивать подобное.
Когда за миссис Стив хлопнула дверь, мистер Стив лишь развел руками:
- Она… хорошая, правда. Просто… она такая…
- Не нужно, Том! – Кэнди покачала головой. – Тебе не нужно оправдываться, мне совершенно все равно.
- Хорошо. – Том, нахмурившись, подошел к ней. – Хорошо, если так. Господи, как же я рад тебя видеть!
Крепко обнимая одного из лучших своих друзей, Кэнди непостижимым образом ощущала сейчас эти прошедшие, улетевшие, украденные у нее годы…

ТВС

запись создана: 26.07.2012 в 21:05

@темы: Проза и драматургия, Пэйринги, ФФ, my ОТР..., Мультфильмы, Скорпионство, Друзья, Личное, ПЧелки

---

хм.. даже и не знаю, какая хня из этого выдет

UPD: ссыль на главу 5

“Болевой порог”
Автор: Scorpionata
Жанр: мистика
Фандом: Sherlock BBC
Герои: ШХ (в основном) и ко
Пейринг: ШИ, вестимо
Размер: мини скорее всего
Дисклеймер: как обычно, никого и ничего моего, кроме сюжета
Таймлайн: хз когда хз где в принципе где угодно и когда угодно
От автора: ах да, сейчас на ШХ меня вдохновляет Койотинка и только она (наверное, период такой)

чуть-чуть, оно же глава 1

1
Она доигралась.
Вернее, доигрывалась она и раньше: иногда до проблем с документами, иногда - личной жизнь, иногда в принципе с жизнью. Однажды чуть не доигралась до острия холодного клинка на собственной шее, но даже тогда не было ощущения такой отчужденности. У боли вообще странное свойство: чем ближе к болевому порогу - тем стремительней, пронзительнее, жестче. А стоит перешагнуть - вот оно: ярко-белое, слепящее, абсолютное и полное ничто. Она полетела в эту звенящую пустоту и думала, что полет будет продолжаться вечность, но совершенно неожиданно наткнулась на что-то твердое, прерывающее этот быстрый, похожий на фантасмагорию полет. Ощущение такое, словно... То есть, будь она живой, непременно подумала бы, что стукнулась о землю, свалившись откуда-то с Эвереста. Но так далеко за болевым порогом не может быть жизни... наверное... Она не могла бы сказать с полной уверенностью.
Зато робко, неуверенно приоткрыла глаза.
Странно всё же, как мир может измениться отсюда, с этой стороны.
Впрочем, всем ведь известно: красота зависит лишь от точки зрения наблюдателя.

***
- Шерлок, у нас гости. - Несколько сбитая с толку последними событиями, миссис Хадсон хмурится и постоянно норовит расправить несуществующие складки на нескладной лиловой юбке. - Снова!
Миссис Хадсон делает выразительные глаза, и ему приходится отвернуться, чтобы не видеть этот осуждающий взгляд, уже успевший поднадоесть.
Позади две недели изнуряющего расследования, погони по всему Лондону, и особенно по самым мерзким и смрадным участкам лондонских канализаций. Позади постоянная возня с уликами и свидетелями и даже - миссис Хадсон, похоже, как раз этого пока и не в силах простить! - пальба здесь, на Бейкер-стрит. Любой нормальный человек после всего пережитого предпочел бы отсыпаться несколько дней к ряду, но Шерлока Холмса еще никто и никогда не осмелился назвать нормальным. Ни разу.
- Просите.
Девица высокая и худосочная. Немного за тридцать. Неухоженные волосы и ногти, очки в роговой оправе - невыразительная, неуверенная в себе серая мышь, которая с какой-то стати хочет казаться ярче и значимей и для этого, вероятно, во всю старается держать прямо далеко не совершенную спину. Ох уж эти амбиции незамужних девиц - из кожи вон лезут, чтобы подцепить потенциального кавалера. Из чего следует единственно верный вывод: она еще и глупа. Однозначно - если пришла сюда, вынашивая хоть слабый намек на матримониальные планы. А намек не так уж и слаб - глаза за стеклами очков поблескивают подозрительно ярко.
Ничем не примечательные карие глаза.
Неопределенно-каштанового оттенка волосы.
Давно не было постоянных отношений.
- Говорите!
Она хочет возразить, это очевидно.
Даже открывает рот для того, чтобы произнести нечто уничижительное, но обрывает себя даже не на полуслове - на полувздохе за миг до того, как порицание сорвется с губ.
- Вы тот самый детектив?
- Вероятно.
- Не слишком похоже.
- Да?
- Ну, не знаю, на фотографиях Вы несколько...
- Выше?
Она улыбается.
Странное сочетание мягкой откровенности с гримасой боли.
Она улыбается ничтожно малую долю секунды - и снова становится предельно серьезной.
- Я бы хотела попросить Вас о помощи.
- Какого рода?
- Мне нужно найти человека, обокравшего меня. - Она смущается, даже, пожалуй, немного краснеет. - Женщину.
- Имя?
- Мне оно неизвестно.
- Возраст?
- Чуть больше тридцати, - она снова улыбается, в этот раз не скрывая неловкость. - Приблизительно, как и мне.
Она удерживает улыбку дольше. Достаточно долго - для откровенности.
Он переживает двойственные чувства: с одной стороны всё предельно просто и понятно, с другой - почти тупик.
Он задает еще несколько наводящих вопросов, и, видимо, поразительная односложность ее ответов вместе с этой двойственностью странноватой ситуации склоняет его взяться за дело. Что-то не дает покоя, но подобные мелочи можно оставить на потом.
Откинувшись в кресле, он сцепляет пальцы в замок прямо перед собой. И перед ней тоже. Потому что несмотря на видимую простоту, она загадка, которую хочется непременно разгадать, задача, решить которую - вызов.
Он удовлетворенно кивает. Есть вероятно, что с этим делом не сравнится даже стрельба на Бейкер-стрит.
- Хорошо, - соглашается он. И тут же уточняет: - Где, говорите, Вы встретились с ней впервые?

снова чуть-чуть, или глава 2

-2-
Кос­ти ло­мило.
Ко­жу вы­вора­чива­ло на­из­нанку.
Или это жизнь хрус­те­ла, тре­щала по швам, неп­ри­ят­но от­да­вая где-то в рай­оне соз­на­ния? Гла­за пы­тались ос­мотреть ок­ру­жа­ющий мир, но ве­ки от­ка­зыва­лись ра­ботать и са­моволь­но опус­ка­лись - не слу­шали при­казов ра­зума и во­ли. Или, мо­жет, не слы­шали? Не­вели­ка раз­ни­ца, но есть ли хоть что-ни­будь, су­щес­твен­нее ню­ан­сов? По­вер­нувшись на бок, она сколь­зну­ла ру­кой по ше­рохо­ватой по­вер­хнос­ти, на ко­торой ле­жала. Это ощу­ща­ет­ся, как ас­фальт, как мок­рый ас­фальт пос­ле дож­дя - и пах­нет приб­ли­зитель­но так же. Сла­бо ше­веля паль­ца­ми и - че­го уж там! - моз­га­ми, приш­ла к не­уте­шитель­но­му вы­воду, что пу­та­ет­ся не толь­ко в ощу­щени­ях, но и во вре­менах, че­го преж­де ни­ког­да не слу­чалось. Или всё же... Дав­няя, за­бытая, до кон­ца прой­ден­ная и вы­питая ис­то­рия - она уже не пом­нит, в ка­кое смя­тение при­ходят мыс­ли, ког­да прош­лое не от­ли­чишь от нас­то­яще­го, а ис­ти­ну - от ко­вар­ной по­роч­ной иг­ры. Она уже не хо­чет, не же­ла­ет, не на­мере­на об этом пом­нить! В па­мяти, ис­то­щен­ной болью, дис­плей те­лефо­на от­блес­ки­ва­ет крас­ным. Нет... зе­леным... Нет! Всё-та­ки крас­ным... До че­го же труд­но.... Ей нуж­но вста­вать...

***
- Это про­изош­ло здесь?
- Ч-что? А... Да. Да, здесь - вон на том мес­те.
Ко­рот­кий жест ру­кой в не­оп­ре­делен­ном нап­равле­нии.
Лег­кая дрожь в го­лосе. Вол­не­ние и рас­те­рян­ность. Что-то ещё, впро­чем, то­же, но до­пол­ни­тель­ные фак­то­ры от­вле­ка­ют и вме­шива­ют­ся, не да­вая уви­деть до кон­ца единс­твен­но пра­виль­ный вы­вод.
- Вы шли к ма­шине?
- Я?
Он ждет от­ве­та, воп­ро­ситель­но изог­нув бровь. От­ве­та на прос­той в сущ­ности воп­рос. Ес­ли, ра­зуме­ет­ся, ее ис­то­рия - прав­да. На дан­ном эта­пе слиш­ком мно­го не­со­от­ветс­твий.
На­чина­ет­ся дождь.
Лон­дон и дождь - ста­ро, как мир.
Она ку­та­ет­ся в жа­кет, он не об­ра­ща­ет вни­мания на круп­ные кап­ли, хо­лод­ные не по се­зону, и ду­ма­ет лишь о том, что будь здесь Джон - тот на­вер­ня­ка ус­мотрел бы в сво­ей ог­ра­ничен­ности нес­коль­ко до ос­ко­мины не­сущес­твен­ных де­талей. Из тех, что по­том ста­нут че­редой стра­теги­чес­ки важ­ных от­ве­тов.
- Ку­да Вы шли?
Она трет вис­ки, буд­то вти­ра­ет в ко­жу эту про­моз­глую осень, в ко­торую так и но­ровит пе­ретечь ос­та­ток ле­та. Со сто­роны мог­ло бы по­казать­ся, что она от­ча­ян­но пы­та­ет­ся вспом­нить о чем-то важ­ном или ре­ша­ет­ся о чем-то важ­ном ска­зать, но по не­понят­ным на­уке при­чинам не мо­жет. Со сто­роны мог­ло бы по­казать­ся еще, что она не сов­сем здо­рова, но впол­не воз­можно: это прос­то пос­ледс­твия слу­чив­ше­гося с да­моч­кой про­ис­шес­твия. При дру­гих об­сто­ятель­ствах Шер­лок Холмс мог бы пос­пе­кули­ровать на те­му ду­шев­но­го нез­до­ровья, толь­ко ед­ва ли по­доб­ные раз­мышле­ния при­ведут его сей­час к нуж­ным вы­водам.
- Ку­да. Вы. Шли? - с та­кими людь­ми на­до чет­ко и до­ход­чи­во, что­бы до­бить­ся мак­си­маль­но точ­но­го и внят­но­го от­ве­та.
Она как-то не­уве­рен­но тря­сет го­ловой:
- Я не очень хо­рошо пом­ню про­изо­шед­шее. Я... - от­влек­шись, она зап­равля­ет за ухо не­сущес­тву­ющий ло­кон. - Я шла к ма­шине...
- Где?
- Там.
- У те­лефон­ной буд­ки.
- Да. Ка­жет­ся, так.
“Вот же иди­от­ка!” - зак­лю­ча­ет он мыс­ленно.
И тут же выс­ка­зыва­ет эту мысль вслух.
Ему не к че­му под­би­рать сло­ва и вы­ражать свои мыс­ли в кор­рек­тной фор­ме. Гру­бо го­воря, он ни­ког­да так не пос­ту­пал - Шер­ло­ку Хол­мсу не­ког­да иг­рать в то­леран­тность и раз­во­дить по­лите­сы.
Она в от­вет толь­ко свер­ка­ет гла­зами: так де­ла­ют, ког­да злят­ся, но ни­чего не мо­гут воз­ра­зить.
И ес­ли уж по­раз­мыслить, она впол­не име­ет пра­во злить­ся и ему дос­та­точ­но труд­но объ­яс­нить, по­чему она не воз­ра­жа­ет про­тив от­кро­вен­ной гру­бос­ти. Слов­но вспо­миная школь­ный курс хо­роших ма­нер, он взды­ха­ет с боль­шей или мень­шей сте­пенью раз­дра­жения.
- Рас­ска­зан­ная Ва­ми ис­то­рия про­тиво­речит вся­чес­кой воз­можнос­ти то­го, что­бы Вы шли от­ту­да к ма­шине. Ско­рее уж на­обо­рот. Так что про­изош­ло?
Она па­ру мгно­вений мол­чит - прос­то смот­рит на не­го из-за оч­ков, и поб­лекшие ее зрач­ки ста­новят­ся нем­но­го яр­че, ког­да дви­га­ют­ся в такт ее обес­по­ко­ен­ным мыс­лям. Не нуж­но быть пси­холо­гом, что­бы ус­мотреть не­кото­рые за­коно­мер­ности в этом дви­жении. Спер­ва вверх и вле­во - она вспо­мина­ет, ви­зу­аль­но вос­про­из­во­дя прош­лое. За­тем рез­ко - вверх и впра­во - она конс­тру­иру­ет, фор­ми­руя в во­об­ра­жении кар­тинку то­го, че­го на са­мом де­ле не бы­ло. И на­конец - на­лево и вниз: она слов­но го­ворит са­ма с со­бой. Не­логич­ная пос­ле­дова­тель­ность.
- Не мо­гу при­пом­нить, - зак­лю­ча­ет она в ито­ге, но фра­за зву­чит не­ис­крен­не. Не­эмо­ци­ональ­но. В об­щем, ей труд­но по­верить.
Он ки­ва­ет:
- Хо­рошо. Про­дол­жим. Ког­да, го­вори­те, на Вас на­пали?
- Не­делю на­зад.
- Вы пос­тра­дали? Бы­ли в боль­ни­це?
Нич­то в ее внеш­ности не вы­да­ет фи­зичес­ких пов­режде­ний, не ука­зыва­ет на от­но­ситель­но све­жие трав­мы. По край­ней ме­ре, не­дель­ной дав­ности. Уж он бы за­метил.
В под­твержде­ние это­го вы­вода она мед­ленно ка­ча­ет го­ловой:
- Нет.
- В та­ком слу­чае, по­чему Вы сра­зу не об­ра­тились в по­лицию?
Горь­кая улыб­ка пол­на скеп­си­са. Он мо­жет с этим сог­ла­сить­ся.
- По­чему не об­ра­тились ко мне?
Да­же за тол­сты­ми стек­ла­ми ста­ромод­ных оч­ков вид­но, как стран­но рас­фо­куси­рован ее взгляд. За­меша­тель­ство. Нем­но­го ис­пу­га, не­уве­рен­ность в се­бя, на­лет раз­дра­жения, но преж­де все­го - за­меша­тель­ство.
Ей не­чего ска­зать.

Чуть-чуть или глава 3 - тут

Чуть-чуть, оно же глава 4 тут

Чуть чуть ишшё, оно же глава 5 тут

запись создана: 19.03.2014 в 00:46

@темы: Пэйринги, ШХ, ФФ, my ОТР..., Мой любимый детектив, Скорпионство, Фильмы и сериалы, Личное, ШИ

---

Гадания и тесты

Ох и люблю же я страдать всякой фигней в тяжелые жизненные моменты...

1) НГ для вас

А каким год будет для вас?

2) Колесо фортуны

Другие тесты и гадания от Шувани

3) Энергии

Баланс энергий

Вы довольно сбалансированная личность, умеете энергию не только тратить, но и накапливать, стараетесь не уходить в "минус" и умеете аккумулировать оба основных типа энергии — и мужскую, и женскую (то, что в китайской философии называют ян и инь). Более того, вы знаете, когда и как тратить ту или иную энергию: в какой момент нужно "поработать" мужчиной, а когда нужно брать женской мудростью, нежностью и якобы невмешательством. Вы знаете, что нельзя смешивать эти два вида энергии, что они никогда не работают вместе.

Пройти тест "Какая энергия в вас преобладает"

4) Таро

Получите свою карту
Другие тесты и гадания от Шувани

5) Поэтическо-эстетическое


Все видеть, все понять, все знать, все пережить,
Все формы, все цвета вобрать в себя глазами.
Пройти по всей земле горящими ступнями,
Все воспринять и снова воплотить.

Максимилиан Волошин
1903

Погадать?

6) Мудрёно-китайское

Выбрать свиток!

@темы: Наболевшее, Полезное, Не авторское, Болтовня, Скорпионство, Гороскопы, Личное, ПЧелки, Тесты, Любопытное

---

"...лупайте сю скалу! нехай ні жар, ні холод не спинить вас..."

Вы родились на планете Любви. Наверное, она чем-то напоминает мир Переландры. У вас нет и не будет на ней дома, потому что весь мир - это ваш дом. И у вас нет и не будет дороги, потому что вы всегда в пути и ветер странствий всегда подгоняет вас в спину или дует в лицо, сбивая с ног. Все, что вам нужно, всегда с вами, и вам почти всегда грустно от того, что вы не можете с собой взять ничего лишнего - ваш груз и так давит вас и тянет к центру планеты, иногда вы вообще идете на полусогнутых. Но вы не верблюд, вы хуже, вы будете брать на себя больше и больше, пока не свалитесь. А потом вы, наконец, научитесь летать.И тогда вы разглядите ваш настоящий мир, в котором вы родились, и который делали своим каждым движением, каждым словом, каждым помыслом. Это равнина, где растут самые волшебные травы, это холмы, где целуются влюбленные, это шалаши нищих духом и дворцы, которые подпирают небо, это вечные дни, которые будут тянуться и рано или поздно спасут вас от суеты и наполнят вас счастьем - тем, которое недостижимо ни в одном из других миров. Но сегодня ваш удел - тащить, двигать и грузить. И да ниспошлет вам Небо лошадиных сил и удачи. Впрочем, она-то от вас никуда не денется. В каком мире вы живете?

@темы: Наболевшее, Полезное, Не авторское, Болтовня, Скорпионство, Личное, ПЧелки, Тесты, Любопытное

---

Мм-ми-ми

09.10.2015 в 07:21

Пишет  Milena Main:

Котики

@темы: Искусство и красота, kittens, Не авторское, Скорпионство, ПЧелки, Любопытное

---

Мы и Львів

Съездили мы с сестрёнкой  Салат Цезаря во Львов: и по работе (я), и впервые увидеть город (она), и ради отдыха (обе). Хоть и ненадолго, но впечатлений (немного) набраться успели. Фотоочет - на ее фейсбуке и в моем дайрике)))))
Итак:
1) Вокзал (нужно было немного подождать, пока готель будет готов нас принять в 14.00, так что кофе в бистро на привокзальной площади)

2) Мы - довольные и счастливые по многим причинам:



3) Дальше город, город, город - с нами и без нас:


4) Конечно, Личаківське кладовище, носясь с Сяо по которому я измотала себя в хлам (а ее еще сильнее), пока, наконец, шлепнулась на каменной мостовой))))


5) И еще немного исключительно Сяо и Скорпи там и сям, иногда даже в похожих ракурсах, а поэтому - под катом:


P.S. И да,  Jetta875, завидуй нам с Сяо, завидуй белой-пребелой завистью))))))

@музыка: Квітка Цісек "Місто спить"

@темы: Искусство и красота, Наболевшее, Полезное, Болтовня, Скорпионство, Украина, Друзья, Личное, ПЧелки, Отдых, Семья, Любопытное

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Любопытненько...

... хотя , честно говоря, не сильно в этом сомневалась (был еще вариант только с Саруманом, но так то круче!)


Узнать


Узнать

@темы: Полезное, Не авторское, Скорпионство, Гороскопы, Фильмы и сериалы, Личное, ПЧелки, Тесты, Любопытное

---

С Днём Победы!

Не могу не написать хоть пару строк о Великой Победе - с моими-то воевавшими дедами-офицерами! Уверена: сегодня они бы были со мной, со всеми нами. Конечно же, мы сходили на кладбище - поздравить дедушку Жоржа с победой, а бабушку Лиду с ДР (ей было бы 95). И я поразилась, увидев нечто впервые в жизни.
Конечно, ни вчера, ни сегодня официозных событий на площади в центре не было. Кое-кто из "старой гвардии" поругал Пороха и Яценюка (святое дело) и покрутил носом - типа праздник же ж, как не пройтись парадом же ж! (поглядела бы я на этот парад, если бы к него сепарасты, коих хватает, кинули пару-тройку гранат - тогда все вышеперечисленные были бы виноваты в том, что парады разрешили))) Так вот, у мемориала безо всяких там парадов и концертов ТОЛПИЛСЯ народ! Старики с детьми, внуками, может, даже правнуками. Маленькие детки с цветами, парни (не старше моего Ромки - лет 19-22) кладут цветы, перевитые сине-желтыми ленточками, и крестятся, маки на груди у многих, ни одной (ттт) колорадской ленточки. Мы как раз рядом проходили - бабушка (по возрасту как моя мама, мама с ней даже поздоровалась) объясняет внучке с букетом тюльпанов: "Тут лежат люди, которые в начале сентября 1943-го освобождали нашу Мерефу от врагов и погибли за это в боях - как сейчас гибнут наши солдаты на Востоке за свою Украину". Я прям расплакалась. И в который раз наголосила на том, что всё воспитание идет из дома, из семьи, а школа только шлифует, если есть что шлифовать. Если ребенку родители и прочие родственники с младых ногтей растолковывают что, как и почему, рассказывают, "что такое хорошо, а что такое плохо" - ребенок вырастает и идет защищать свою страну. А если маме-папе нихрена не нужно, кроме в лучшем случае заработать, а в худшем - пожрать-выпить, ребенку пофиг, ребенок или пиво под киоском пьет, или бездомных собак по улицам гоняет, или берет флаг чужой страны и за 100 рубасов размахивает им на улице. В общем, поглядела я сегодня и пришла к выводу: наше сознание начинает меняться. И менять его должны мы сами, а если не сделаем этого - винить потом тоже только самих себя, а не власть, курс доллара и марсиан на летающих тарелках. По сим, обязательно надо помнить всё, что было раньше!




Но даже при этом нельзя забывать, что НЕТ МИРА БЕЗ ПОБЕДЫ! А поскольку наше дело правое - МЫ ПОБЕДИМ!

@темы: Наболевшее, Поздравления, Болтовня, Скорпионство, Личное

---

З Новим роком!

Попри всі негаразди та жахіття, я все одно бачу дещо вельми позитивне в році, що минає. Але я - така я...

Я

Я
«Я єсть народ, якого правди сила
ніким звойована ще не була.
яка біда мене, яка чума косила! –
а сила знову розцвіла»
(П.Тичина)

Я – Україна. Поглянь-но на мене, світе.
Я молода: за двадцять із чимось літ
Я знала лиш, як барвінком і маком квітнуть,
Як журавлів восени відпускати в політ.
Я – Україна: зґвалтована й нерозбита,
Я піднімаюся знову з своїх колін.
Швидко змужніли мною народжені діти,
Швидко настільки, що вже вироста полин
З їхніх могил. І світанки, гарячі від «Градів»,
Душі вичерпують з їхніх численних ран.
Та я – Україна: крізь лють і крізь канонади
Я душі синів забираю із пекла – в рай.
Сотнями сотень відходять вони у вічність,
Падають, скошені, жертви чужої борні.
Хтось засіває злом, жне фальшиву вірність,
Хтось виграє, а серце болить мені.
Я – Україна! Вкарбуй в свою пам'ять, світе:
Поки тобі в толерантній твоїй * броні
Очі від сорому нікуди вже подіти,
Я, Україна, ховаю своїх синів,
Кращих синів. І доньок. Стікає кров’ю
Моя любов із глибоких сердечних ран.
І цей шлях я пройду до кінця, пройду крок за кроком:
Я пройду крізь вогонь, і крізь град, і крізь ураган.
Адже я – Україна: народжуюсь там, де вмирають
Ті, хто слабші, кому відродитись не стало сил.
На землі, іржавій від сотень тисяч поранень,
Підіймуться жита, а над ними розкинеться синь
Мого неба. І в ньому вже скоро, як завше, як вічно,
Як в забутий той час, що ніколи не бачив війни,
Знов злетять журавлі: із землі – і одразу у вічність.
І тоді я заплачу, мабуть, згадавши синів,
Тих синів, кому вже не всміхнуся в щасливу годину.
І впадуть мої сльози додолу осіннім дощем.
Але я… я уже не впаду. Адже я – Україна:
Я нарешті зросла, піднялася з колін, а іще –
Я нарешті жива. Не заламані руки, мов віти,
Не заплакані очі, й вуста не німі вже мої.
І хоч ти ніби поруч, завжди пам’ятай, мій світе:
За твій спокій заплачено смертю моїх синів.

* спочатку там було слово "білій" (натяк на білий і пухнастий Захід, який, втім, не поспішає нам допомагати так вже корисно), але мої колеги з якогось дива там побачили натяк на гум.конвої. Я обурилася, але дещо змінила.


З НОВИМ РОКОМ, МОЯ УКРАЇНО! З Новим роком, усі, кого я люблю, ціную, поважаю, кому я вдячна за підтримку в непростому році, що минув. Хто не підтримав - теж із Новим роков вас, Бог вам пробачить)))))

@темы: Поэзия, Наболевшее, Поздравления, Скорпионство, Друзья, Личное, ПЧелки

---

Pet Cemetery

Когда на Троицу Дарси пропал, я была сама не своя и, как обычно в случае пропажи кота, сильно горевала, плакала по ночам и вставала в пять часов утра его искать (вставала в том случае, если вообще засыпала, а в противном случае - выходила из дома на рассвете и шла по улице с криками и слезами). Потом однажды утром я написала это, выплеснулась в текст - и немного успокоилась. Потом появился Маська Но всё равно могу сказать, что только сейчас мне захотелось это выложить. Однако, ворнинг: слабонервным, впечатлительным и беременным, возможно, лучше не открывать.

Pet Cemetery

Pet Cemetery (Кладбище домашних животных)

Это не из Стивена Кинга, это из моей души.
Это четкая пропорция из тех, кого я теряла, и тех, от кого я отказывалась.
Это глубоко внутри, но еще сильнее – на поверхности: в кровавых слезах, которые проливаются каждую ночь, и чаще во сне. Я оплакиваю тех, кто ушел. Не вернувшихся, не спасенных, не возвращенных только потому, что я в чем-то была слишком эгоистична, в чем-то – слишком слаба, а в чем-то слишком недбала – о ком-то слишком мало дбала. Не дбала. Если напрячься, я могла бы, наверное, объяснить это «недбала-не дбала» по-русски. Но по-русски не получится так лаконично, емко и четко. Да и не должно получиться – я не думаю по-русски.

Они все в моем сердце – внутри, между перикардом и миокардом: впитались в кровь, вошли в дыхание, заняли часть души, отведенную только им – каждому из них. Каждый принес с собой десяток-другой воспоминаний, и все хорошие, все счастливые – кроме разлуки. А в разлуке счастья нет. Лишь тоска смертная.
Сейчас, перебирая в голове эти нити воспоминаний, я понимаю (или правильней сказать «я чувствую»?), что предвидела разлуку задолго до нее самой.
Предчувствовала.
Чувствовала наперед.
И почти всегда одними и теми же словами: «Как славно, что сейчас все дома!» Но проходило немного времени – кто-то из них уходил. И не возвращался.

Небо каждое утро розовеет на востоке. И что толку в слезах? Что толку в вопросах, обращенных в розовеющее небо? Вопрос всегда один: «Ну, за что, Господи?! Ты ли не знаешь, как мне больно и тяжело терять?!» Ответы, в сущности, тоже сводятся к одному. И не Бог отвечает мне – Он оставляет за мной право ответа, как прежде в каждой ситуации оставлял право выбора. «Да», - я всегда отвечаю тихо, произношу глубоко внутри. Я знаю, за что мне это: слишком грешна, настолько и стольким, что меня надо раз за разом наказывать, лишая самых ярких и беззаперечних проблесков счастья.
Раз за разом наказывать в надежде, что я исправлюсь и перестану грешить.
Раз за разом давать возможность исправиться.
Раз за разом разочаровываться и ошибаться.
Раз за разом наказывать.
И так всегда.

Это замкнутый круг – река, в которую нельзя войти дважды не потому, что нельзя, а потому что и река, и ты уже не те. Это счет за ложь и увиливание, за легкое сердце после, но чаще вместо несказанных прощаний, за грубость и злобу, за нежелание мириться, за препирательства с моралью и споры с совестью, за массу других богопротивных вещей, которые скопились во мне, но заставляют страдать других. Не зря это превращается в огонь, к которому всегда будут тянуться мои крылья, потому что тепло; потому что свет; и Бог с ней – с болью.

Они уходят одно за одним – воспоминания.
Они уходят один за одним – лишь воспоминания и остаются.
Их уход разделяет разное время: год, два, четыре, шесть, восемь…
Сейчас мне кажется, что все они где-то в одном месте: их тонкие косточки скрещены в земле, под землей, над землей, их шерстка тлеет, и приторный запах тлена пропитывает воздух там, куда не доходят мои дороги, в месте, куда не слышны мои крики, не видны слезы.
А я до сих пор плачу. И до сих пор кричу то утром, то поздним вечером.
И зову.
И знаю, что напрасно.

Нет крестов и надгробий там, где они остались: ни в традиционном кладбищенском смысле, ни в каком-то ином. Не все они, в общем-то, и похоронены как надо: большинство остались выброшенными на землю, смешались с землей, и то место – то тайное место, давшее приют их тонким беззащитным косточкам, - это моё сердце. А душа – тяжелым надгробием поднимается над ними. Выведено ли на ней, что я любила их и люблю? Выведено ли, что сожалею и скорблю? Они были маленькими радостями, согревающими мои дни, а о радостях ни скорбеть, ни сожалеть не положено.

Жизнь вокруг кипит и продолжается. Жизнь меняется с тем, чтобы принести больше радостей, новых и разнообразных. Но стоит ли ждать их, понимая, что всё повторится? Риторический вопрос в свете нового дня. И хочется отпустить прошлое. Сказать: «Не держите на меня зла! Я – это я!» - и отпустить прошлое, засыпать землей все могилы, водрузить все надгробия, поставить все кресты. Но тонкие, хрупкие косточки, белея в траве, выглядывая из-под земли, напоминают, что это мои грехи сгубили их. Что им там холодно и одиноко.
Что при всех своих достижениях, плюсах и достоинствах я не перестану грешить, а значит – не перестану терять. И их ждет новая компания.
Снова и снова.
По кругу.
И удастся ли остановить это «снова и снова», замкнуть этот круг, прекратить отпускать? Пожалуй, на мои вопросы ответы искать уже не мне.

Restrictions and limitations.
Рука выводит слова, и образ размывается перед глазами.
Образ становится текстом, а текст – это уже не автор. Это просто мираж в череде отражений, видимость оригинала, за которой самого оригинала уж давно нет.

@настроение: скорбящее

@темы: Поэзия, Наболевшее, Болтовня, Скорпионство, Личное

---

Із черговим днем народження, сестричко!

«Αἶθος»1
Фандом: давньогрецькі міфи
Пейринг: Аїд / Персефона
Герої: ніхто, крім них (ну, майже ніхто)
Сюжет: навіть найдовше чекання колись має завершитися (продовження частини 1 тут), частини 2 тут і частини 3 тут
Від мене: ще раз із 30-річчям тебе, люба Весно сестро. Я знаю. що очікування четвертої (заключної) частини тривало не менше, ніж чекання Персефони)))) В процесі написання воно теж доволі розтяглося: ця парочка просто не хотіла відпускати моїх рук і я банально не могла зупинитися. Але щось та вийшло. Зауваж: зноски цього разу цифрові, а не звичні "зірочки", бо їх аж сім, а стільки зірочок після слова відволікають. Зате скільки синонімів "вогню" ти зара взнаєш То ж...

"Вогонь"

Тут потойбіччя: чорними пасмами висить туман над похмурими водами підземних рік, і сонми сумних тіней тужливо голосять вздовж похмурих їх берегів.
Тут царство смерті: кожен крок відбивається луною від мертвого каміння, хоч би як легко не ступали ноги, і жодна пелюстка жодного асфоделю не затремтить від подиху вітрів, від народження мертвих тут, у похмурому царстві тіней.
А тіні тут скрізь: літають, без тіла й спогадів, квилять десь серед мороку й нічних страхіть, і кому, як не Цариці потойбіччя, знати: багато хто з нині безтілесних тіней не в ненависті покинув світ живих – але опинився на цих луках з любові…

Вона крокує повільно й обачно, роззираючись на всі боки, ніби за останні вісім місяців – отих безкінечних місяців її відсутності – щось могло змінитися навкруги. Аж ні: усе й усі геть на своїх місцях. Чиїсь прокльони летять у високе чорне склепіння несправжніх небес, чиїсь стогони, розпачливі й вічні, чиїсь зойки страждань і розчарування. Там, де доторкнулася до мертвих каменів легкість божественних кроків її, на мить, коротку, як останній подих, із холоднечі й темряви тягнуться вгору тонкі смужечки трав’яних паростків: тягнуться, щоб померти, адже навіть Весна не в змозі вдихнути життя у цю непривітну частину нижнього світу. Та Весна ніколи не здається: після найзатятіших холодів, після найдовших морозів зігріває землю тепло її, повертає до життя вічний вогонь любові: αἶθος.
Любов…
Вона й тут, посеред смутку й страждань, бачить любов усюди.
З трепетом першої любові, гіркої та невідворотної, схиляється над струмком Нарцісс, вдивляючись у відображення, простягаючи до нього руки, вмираючи від любовної туги. Єдина любов, отруйна, мов зміїне жало, отруєна зрадою, капає з очей Медеї, проклятої, позабутої навіть за життя, а тим паче – у смерті. Остання любов, холодна, мов крига, і така ж кришталево-прекрасна, холодним обручем стискає серце Парісове, приречене на вічне непрощення. Тут занадто темно й пахне сіркою. Тут страшно і боляче – новий подих помирає ще в грудях, боячись злетіти у просякнуте стражданнями повітря. І вона не мусить проходити цим шляхом після тривалої своєї відсутності, не мусить переживати знов і знов ці страшні картини невблаганного пекла, та вона йде.
Крок за кроком.
Подих за подихом.
Вона простує вперед, аби нагадати собі, що позаду – довгий і кривавий шлях її власного пекла, і на тому шляху – хоч і вкритому трояндами та миртом, а не сльозами грішників – вона зазнала не менших страждань. Та зараз стражданням кінець: після весняного смутку, після літніх розчарувань, після осіннього розпачу вона йде – до Нього. Тому й мусить пройти цим шляхом: найдовшим, найстрашнішим, шляхом, де ніхто не чекає на неї, окрім, хіба що, задимлених спогадів і сумних думок. Вона мусить очиститися для того, аби спокійною, щедрою в любові своїй ступити на поріг чоловікового палацу, підняти очі, зустрітися з його поглядом, і потонути…
Вона торкається холодного каміння ледь чутно, ледь помітно.
Ледь помітна посмішка торкається вуст: чи Він уже знає про її наближення? І коли так – чому досі не зустрічає? Він взагалі-то зайнятий невимовно – її чоловік, її Володар, та чи є у цьому царстві смерті й смутку справа важливіша, аніж зустріти нарешті по вічності чекання кохану свою дружину?
Вона повільно схиляє голову в покорі: мусить визнати, що чоловікові справи дійсно важливі, що всьому у світі й навіть поза ним настає своя година, і така прийде для їхньої зустрічі, а зараз – ще трохи чекання.
Ще декілька кроків.
Ще мить шляху через луки, запруджені легіонами душ.

Тут так багато води!
Там, під сонцем, де квіти можуть пахнути, а дерева – тріпотіти від вітру, де ніч змінює день, а за весною приходить літо, води теж достатньо: бурхливі потоки гірських річок і тихі, спокійні – лісових струмків ніби сперечаються із безмежними й невідворотними хвилями сивочолого Океану. Всміхаючись сонцю й небесній блакиті, колись не могла навіть припустити юна Деметрина дочка, що далеко-далеко під землею, де немає не лише сонця – навіть зір, де вітри мертві, а боги страшні й невблаганні, – що тут так багато води! Вона пам’ятає: саме це так вразило тут її спочатку. Вразило чи не більше, ніж палаючі від пристрасті чоловікові очі. Хоча ні, все ж не більше, та суттєво. Проте не відразу спостерігла вона тоді, наскільки різні поміж собою оті підземні води. То холодні, крижані, то теплі й лагідні; котрісь бурхливі, а інші – спокійні, мов забуття; оці темні, бездонні, а ті прозорі, як погляд юної німфи, та найбільш вражаючі обпікають вогнем: αἶθος.
«Колись ти сказала, що з вогню народжується пристрасть, мила моя Весно…»
Колись вона справді це говорила, недосвідчена й трохи розгублена. Зараз не зрозуміти, чи то спогади підкидають їй звучання коханого голосу, чи похмурий Володар потойбіччя на мить відірвався від похмурих своїх справ і озивається до неї в темряві. Однаково можливе й перше, й друге.
Вона посміхається – ще й тому, що тепер добре знає: все навпаки, і не пристрасть народжується з вогню, а вогонь спалахує із пристрасті.
«Не бійся, моя Весно. Від крижаного подиху з берегів Коціта спустися нижче. Відчуй, як палає вогняний потік біля твоїх ніг…»
Знову голос.
Знову спогад…
Вона зупиняється, аби виконати прохання, висловлене так давно, та попри власне бажання не звертає до кам’яних сходів, за якими клекоче вогненний Піріфлегетон.
Вона залишається тут.
Вона проводить долонею над крижаними хвилями – і вгору грайливо підстрибують кутики вуст: «Хочеш мене одурити, спритний похмурий Боже? Хочеш запевнити, що для мене є лиш вогонь у думках твоїх, у тілі твоєму? Навряд чи. Тут надто темно. І надто холодно. Цього холоду аж надто багато і в тобі – значно більше, аніж полум’я, та хіба не в цьому криється моя таємниця? В тім, що холод – кригу твоїх рік, морок твоїх ночей, мороз твоїх подихів – я люблю не менше, аніж полум’я пристрасті, аніж тепло обіймів твоїх. І все кохання твоє – воно так само подвійне й незбагненне. В ньому є лід, як є й вогонь: αἶθος».

Вона прибирає руку – і крижана вода теплішає. Котру із душ, приречених на вічні тортури, бодай на мить врятує ця теплота? Може, душу бога, приреченого вічно ділити своє кохання з усім світом?
Вона йде далі: повільно, невпинно, тамуючи подих у солодкому передчутті повернутих мрій і снів. Іде не обертаючись: тут, у звабливо-підступному потойбічні все можна втратити, обернувшись. Той біль утрати – безкінечна журба в пісні Орфея – лунає над полями асфоделів, над водами підземних рік, над скелями й урвищами вздовж викресаних із каменю їхніх берегів, і краплі крові стікають зі струн ліри, ніби нагадування про те, як варто любити. Та не солоний, як кров, – гіркий усміх торкається вуст богині: отим своїм поглядом ти зрадив кохання, Орфею, хоча й не зрадив себе, а значить, мусив померти, адже потойбічні боги знають краще за інших справжній присмак кохання. Воно солодке настільки, що гірчить як мед.
Дикий мед диких бджіл, розлитий на жертовнику котроїсь із Аполлонових метушливих супутниць.
І знову – крижаним подихом по розпалених, зашарілих щоках:
«Мед і молоко – твоя шкіра. Чи не дозволиш бодай на мить почерпнути від твоїх щедрот, мила моя юна Весно?»
У голосі – посмішка, від якої, мов від холоду, тремтить тіло.
Або від жару.
Від полум’яної пристрасті, що чистим вогнем летить із кров’ю до серця.
Це вже не задуха, що її несуть гарячі хвилі Флегетону.
Це таврує шкіру, як прокляття, це лавою котиться від серця вниз, це опіками залишається всередині.
Це біль бажання, палаючий біль - θάλπος2.
Їй невідомо, зваба то чи згуба, перевіряє її чи спокушає нині той, кого кличуть невблаганним, кого знають холодним, кого пам’ятають безсердечним.
Не знає вона, чи примарні, чи справжні ті доторки його, але знає абсолютно й невідворотно: Він уже тут, Він поруч. І Він торкається вустами відкритих плечей її, даруючи ще не обійми – лиш кілька привабливих натяків.
«То куди ти простуєш, мила Весно?»
«Де ти, де?!» – так і хочеться вигукнути їй.
«Стань плоттю, стань тілом!» – так і хочеться благати їй.
«Скинь шолом, постань переді мною…» - хочеться прошепотіти.
Але вона поводить повільно плечима: царствений рух, стримана неспішність.
Вона неспішно скидає із себе морок, струшує жар від губ Його зі шкіри своєї, зцілює опіки від доторків – і йде далі.

Ген там, за рогом, за чорною скелею – підземна долина, і ручаї розбігаються в різні боки: «Спробуй, схопи нас, Весно!»
«Схопи!..» - розлітаються в темряву, в небуття пригорщі листя сріблястої тополі.
І сміх лунає по долині, не забутий, ні – просто припорошений часом, наче снігом:
«Схопи мене! Ну ж бо – схопи! Дожени й схопи, невблаганний боже!»
Сміх бринить, сміх тремтить, як тремтять промені сонця в краплині роси, схопленої в полон десь посеред Арахниного павутиння.
Ніби в тому ж павутинні заплутане, тріпочеться захоплене в полон закохане серце.
«Які цікаві картини тобі бачаться, Весно,» - чи здатні мертві вітри потойбіччя дмухнути так спритно, що розходиться на грудях тонкий хітон? Певно що не до вітрів питання, не їхніх рук справи.
Від солодких передчуттів завмирає тіло.
Та Вона – богиня, Вона – цариця в цьому світі, і тому з погордою розправляються плечі, тому іронічно зринає з вуст:
- То вже й сюди дісталася влаштована матір’ю люта зима?
Тужливо здригаються бліді тонкі асфоделі: «Невже?!»
Грайливо питаються повільні крижані джерела: «Прийшла?..»
Мрійливо зітхають блукаючі вогники в темряві стігійських боліт: «Сюди!..»
І це – Її світ!
Її подих зривається в простір, просякнутий чиїмось болем, розлитий чиєюсь виною, розділений чиїмось блаженством, і розсіяний – вічністю.
- Та ні, то присмак осені, що минула! – тихо сміючи, промовляє вона.
Підбирає довгі шати і йде далі: обережно переступає через колючі камені, уламки стародавніх скель, іде далі – вище, далі – глибше, далі – гарячіше.
Далі від неба й землі, ближче – до раю.
Незримою тінню, невідчутним подихом, безтілесним доторком іде за нею її любов. Так само: від пекла – до раю.

Рай.
Він для кожного свій.
Простори Єлисейських полів комусь перехоплюють подих, а комусь засліплюють очі.
Так само і сонце: воно лагідно всміхається навесні, та не варто підбиратися надто близько до лагідного й теплого проміння його: той жар палить шкіру, розтоплює м’який віск, що ним скріплено крила.
Але тут, по цей бік земної кори немає нічого страшного для Кори.
Тут немає сонця, немає його обіцянок і його погроз.
Тут темрява, вічна, мов Хаос, життєдайна, мов Ерос, озивається до неї повільним перегуком звуків, шепотів і слів:
«Чи ти тікаєш від мене, примхлива Весно?»
Тут темрява, спокуслива у таємничості своїй, доторкається до неї ледь відчутним вигином усміхнених губ:
«Чи не втомилася вже тікати?»
Втомилася, так!
«Втомилася чекати!» - хочеться вигукнути їй.
Бо чекання було безкінечним, було бездонним, як чаша зрадливих Данаїд, і лиш кохання здатне порятувати від тої безодні смутку.
Вона обертається, зупинившись на півдорозі, обірвавши рух майже від самого початку.
Вона вдивляється перед собою і бачить не тьмяні зарості Елізіуму, не туманні хмари бризків у водограях, не сріблястий попіл від спаленого тополиного листя.
Перед нею очі, сховані у невидимому відчаї своїм, і вони палають, мов іскри Флегетона, мов сонячні промені, мов батькові блискавиці!
- О Ἀΐδης… - її руки злітають подібно до птахів, обіймають пустку і вихоплюють із неї те найдорожче, заради чого вісім довгих місяців жило й билося безсмертне серце. – Мій жорстокий, невблаганний, незбагненний Ἀΐδης… Моє полум’я…
Φέγγος3.
Склепіння хибних, несправжніх небес розходиться десь над ними – й збігається знову докупи. У його глибині ген за обрій осипається примарний, несправжній зорепад.
Забутий і покинутий, шолом лежить на холодному камінні; до нього тепер байдуже обом.
- Δύσχιμος4… - шепоче вона, пригортаючи його до себе і відштовхуючи водночас. Ця сила рівноваги одвічна: ніщо в світі чи поза ним не приваблює, не зваблює чоловіка сильніше, ніж жінка, котра відштовхує нетерплячі його руки, котра тікає від гарячих його губ. – Зглянься, ψυχρός5!
Бездушний…
Він посміхається мимоволі, німий до жіночих благань, і вона теж посміхається.
Він знає, що робить, – її коханий бог, її Володар.
Знає, що звинувачення в бездушності – відгук її кроків на шляху через Тартар, коли він, ховаючись від неї, надто довго лишався лиш подихом, легким порухом, невидимим поглядом. А вона…
Вона надто жадібна – його маленька люба Весна.
Вона хотіла його цілком, і тому нині капризує, упираючись долонями в чоловікові плечі:
- Облиш, κρυερός6 Ἅιδης! – і золоте волосся її – бризки ранку, проміння дня, вечорове багаття – палає на чорних каменях, що стережуть береги чорних незнаних рік.
Та ніч сильніша: вона щовечора поглинає сонце.
І він сильніший: перехопивши тонкі руки, так само невблаганно перехоплює вуста.
Палаючі води піняться й виплескуються із берегів.
Шалено.
Шаленіючи від жару, розпечені й гарячі, правічні камені прадавніх скель червоними вогнями сяють у непроглядній темряві.
Шаленіюча пристрасть розгоряється вогнищем і спалює порожнечу розлуки.
- Що… що ти робиш зі мною, мій боже?..
Та замість відповіді лиш далі – все глибше і глибше – розходиться прірва, в яку падають двоє.
В якій двоє відроджуються.
Він так само все глибше і глибше, швидше і швидше.
Все солодше.
Все відчутніше…
Все відчутніше чорне сонце, що примарно світить під склепінням Тартару, зате спалює в променях своїх – геть не примарно.
Це сама смерть на своїх чорних крилах; це забуття і через нього – воскресіння.
Це сама вічність, у чорних тенетах якої можна помирати й знов народжуватись вічну кількість разів.
Це сама насолода: в грубих доторках лиш кохання, а в болісних стогонах – лиш розрада, що рветься з вуст останнім екстатичним зойком, схожим на крик перемоги.

Вона відчуває це: як незримо із пристрасті тонкими паростками проростає ніжність. Так само зернятко, сховавшись в темряві землі, проростає насторожено й обережно, аби стати квіткою.
Чи деревцем.
Чи гнучкою лозою обвити Діонісів тирс.
Чи вірним плющем обійняти утомлену шляхетну оливу.
Їй добре відомо все про такі речі.
Проростання рослин крізь товщу землі до сонця – ось її справа там, нагорі, ось її жереб, кинутий задовго до її народження, до Його народження, навіть до народження Всесвіту.
Але досі неясно, чому таким незбагненним здається оте повільне, чутливе, чуттєве проростанні ніжності, щоразу – інакше.
Напевне, її похмурому чоловікові відомі якісь геть інші, глибоко від неї приховані таємниці…
- О Ἅιδης… - звично шепоче вона, випускаючи теплий подих свій в його вдячний цілунок. – Мій коханий, мій жаданий Ἅιδης…
Звично відпускає вона його плечі, і глибокі сліди від жіночих нігтів всього на мить ятряться іхором, а потім швидко затягуються.
До нової битви.
Та вона давно помітила: навіть божественно-прозорий іхор в полум’ї ще не згаслої пристрасті здається червоним, ніби людська кров.
Червоним же забуттям застилає безодню тартару вологий туман.
Він лежить поруч із нею, її коханець, чоловік і Володар, і нехай там, нагорі, сотні зим лютують у безжальній холоднечі своїх, поки тут, у похмурому й темному світі мертвих вони можуть бути поруч.
Можуть бути разом.
- Чому ти йшла так довго, моя Весно? – із докором шепоче він, але нелюдська, вічна мука чується в докірливому голосі, злітає з усміхнених вуст його.
Їй відомо так добре: йдеться не про шлях, що його обрала вона сьогодні, попри головну браму манівцями пробираючись у палац.
Йдеться про інше.
Про те, як безкінечно довго триває час тут, внизу, коли її немає. Та якби могла, чи не повернулася б вона до нього раніше?! Чи не прилетіла б пташкою із осяйних лазурових небес сюди – у край свого кохання, своєї туги?..
Вона простягає руку, аби стерти біль розлуки із його очей.
Їй відомий цей погляд: вічна чорнота, холодна, як морок могили у тих світах, де мертвих не спалюють, де мертвих віддають землі.
Їй відомий цей подих: десь у глибині крижаний, холодний – але зігрітий її диханням, теплотою, випитою з власних вуст її.
Відомий їй і порух: ледь відчутний доторк до грудей там, де шалено б’ється серце, де шкіра тривожно чутлива, а дихання збивається, зривається стогоном із глибини її єства.
Але найбільше, найкраще відомий їй цей біль.
Його біль.
І її так само.
- Обійми мене, Ἅιδης.
- Хіба досі не обнімаю?
Вона сміється, мимохідь стираючи зі щоки солодкі сльози солодкого болю; це в них теж щоразу – як вперше. Звісно, він досі обіймає її: досі поруч неї, з нею, над нею і в ній його тіло – плоть від плоті батька Кроноса, невблаганного часу, що й досі, переможений і знищений, грає не на боці старшого свого сина. Він взагалі завжди її обіймає: коли весна манить квітами, коли гримлять літні грози, коли квилять птахи, відлітаючи в осінь, а його немає поруч – все одно він обіймає її.
В думках, у снах, у мріях.
А тим паче – зараз: у розпал, у розквіт зими.
А тим паче – в царстві своєму, відрізаному від очей богів і смертних.
А тим паче – після кохання, шаленого, як вир Хаосу, як нічна буря, як полум’я вогню: θάλπος.
θάλπος τοῦ ἔρωτος7.
- Обійми інакше, - щасливо посміхається вона.
Проводить нігтями по гранітному каменю, що нині м’якший за найкраще, найбагатше ложе. І хоче лиш того, аби він знову спокусив її.
Аби скуштував її тіло, як найбажаніший, найсолодший плід.
Аби смакував її, як подорожній, що довгі тижні йшов через пустелю, смакує воду із прохолодного, чистого джерела.
Вона втомилася бути одна, втомилася бути без нього!
Наче він не розуміє?
- Інакше? – здивовано допитується він, і це також гра: кружіння на місці, віддзеркалення у водах Стіксу, сонячне проміння в очах ночі. – Скажи-но, як? Покажи, як саме, моя кохана Весно.
О, вона готова!
Вона з радістю покаже, як обіймати, цілувати, кохати!
Її руки, мов весняні пагони, обвивають мармур його рамен.
Її ноги, схрещуючись, мов гілля оливи, охоплюють його, і тіло, розкриваючись квіткою гібіскусу, зустрічає його, всотує його, як росу, вбирає, як нектар.
Їй тут солодко й прекрасно.
Їй по-домашньому затишно тут, бо вже давно широко розкинутий світ нагорі - не дім Весни, не дім, а тюрма.
А тут – воля!
Тут у стрімкому польоті з-під чорного земного склепіння, що замінило небо, аж у найглибші безодні пекла вона падає разом із тим, хто став її домівкою, її диханням, її серцебиттям.
Падає – і зринає знову, підхоплена чи то крилами, чи то руками.
І плаче, знову плаче… від щастя.

- Що тобі болить, моя Весно?
Коли бути відвертою, то геть усе болить, усе жаліється на втому в божественному тілі. І вона знає абсолютно певно: з усіх чоловіків на землі, над нею чи під нею – тільки цей один такий шалено-гарячий, такий невблаганно-жорстокий.
Та вся міць його – чи не для неї одної?
- Геть нічого, мій боже, - шепоче вона. – Просто… камінчик під спиною.
Він зводить чорні брови у лиш йому притаманному чи то суворому, чи то вдаваному гніві:
- Жодного каміння немає в покоях, де шлюбне ложе давно чекає на тебе, Царице.
Вона хоче сказати, що дійсно, час повертатися додому, що слуги чекають і надто самотньо височіє посеред зали потойбічний трон, але й без її слів він здіймається, оповитий мороком, і несе її в палац, де на темних стінах, оповитих примарними квітами, метушаться тіні чиїхось тіней.
Жоден смертний ніколи не бачив і навряд чи побачить, що за пишні шати вдягає Весна, вічно юна пекельна цариця, лягаючи поруч із пекельним своїм царем. Ці шати виплекані морськими хвилями, зіткані із зоряних небес, прозорі, як кришталь із гірських висот, і пахнуть п’янко, мов… маки.
- Колись ти скажеш, що маків забагато, мій похмурий боже, - вона торкається вустами прохолодної його щоки.
Вогонь не згас, лиш заховався глибоко в серці.
В чорному серці, що нібито не вміє кохати.
- Тобі набридли маки? – щиро дивується він. – Може, варто, аби Гіпнос…
- Не варто.
Вона свідома того, що будь-якої миті може знову пробудити його – той палкий вогонь, що дрімає зараз на дні чорного серця.
- Тоді про що йдеться?
- Ні про що.
Вона закриває очі. Вона ховає посмішку в пасмах волосся: свого рудого, чи його – чорного? Вона не звертає уваги на такі дрібниці.
«Справді, ні про що», - думає вона, засинаючи в його обіймах.
Хіба тільки про те, що зі справжньої любові життя проростає скрізь.
Навіть на мертвих каменях.

А тут зноски

1 αἶθος (гр. «áйт х ос») – полум’я, вогонь, жар
2 θάλπος (гр. «т хáлпос») – вогонь, жар, в тому числі – опік, пекучий біль (щось на кшталт: «Мій болю»)
3 φέγγος (гр. «п хéнґос») – вогонь, полум’я, в переносному сенсі – світло, життя, світ (щось на кшталт: «Моє життя, мій світе»)
4 δύσχιμος (гр. «дюск хімос») – холодний у значенні суворий; страшний, жахливий (певно що звичні для Аїда епітети))))
5 ψυχρός (гр. «псюкхрос») – холодний у значенні байдужий, нечуйний, бездушний
6 κρυερός (гр. «кріерос») леденящий душу (на знайду гідного українського перекладу) – один із епітетів Аїда в текстах Гесіода
7 θάλπος τοῦ ἔρωτος (гр. «т хáлпос ту éротос») – вогонь любові (хоча, думаю, переклад і так зрозумілий)

@темы: Наболевшее, Проза и драматургия, Поздравления, Пэйринги, ФФ, my ОТР..., Скорпионство, Друзья, Личное, ПЧелки, Семья

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Наше, бандеровское

Наконец нашла авторство стишка, так понравившегося Сяо Специально не прчу под кат, ибо нефик есть что почитать))))

Мой дед в сорок пятом дошел до Берлина,
Отец мой с Донбасса, и русская – мать.
Рожден я в Союзе. И вдруг – Украина!
И нужно учиться ее понимать.
Всё было другим – потому интересным,
Мне слог и порядок здесь был незнаком.
Слова изучал я по сказкам и песням,
И мова мне стала вторым языком.
Поля колосились – и житом, и рожью,
Над ними, как прапор, цвела синева.
Мне пели Полтава, Донецк, Запорожье,
И Львов, и Хмельницкий дарили слова.
Хохлы с москалями тут жили едино –
Такой нам порядок был Господом дан.
И стало однажды, что в смуты годину
Мы против бандита пошли на Майдан.
Мы жгли и ломали, а после – чинили,
Мы стали с колен подниматься, как раз…
Но вдруг нас и предали, и очернили –
Назвали фашисты фашистами нас!
И взяв эту ложь оправданием странным,
Россия – мой корень, опора и дух,
Не дав зарастить нам кровавые раны ,
Предательски в спину ударила вдруг,
Куски отрывая – без анастезии!
И вот, презирая изменников рать,
Я, русский по крови – я против России,
Что хочет краину мою разорвать!
Меня называют фашистом с экрана,
И я – за Россию быть должен, скажи?
Я против – не русских, но против тирана,
Речей его сладких и мерзостной лжи!
За то, что хотели свободы и правды,
Мы стали врагами России? Ну вот,
Надеюсь, теперь вы действительно рады:
Я – русобандера, мутант-патриот!
Зашлите нам клоунов новую стаю –
Оправдывать нужно кровавый навет!
Я двадцать три года по-русски читаю,
И только «спасибі!» я слышал в ответ,
Но вам-то виднее, что русский в опале,
Что Пушкина сборники жгут на костре.
Вот только не мы на Россию напали:
Россия свинью подложила сестре!
Но каждый из тех, кто заваривал кашу –
Скорей закатайте обратно губу,
И вон с Украины! А «вежливость» вашу
Засуньте себе вместе с газом в трубу.
Ах, карлик, ты думал, получишь на блюдце
Козачий наш край в этой подлой борьбе?
Но русские!!!! русские!!!!, знай,!!! - не сдаются!!!
И мы не сдадим Украину тебе.!!!

Николай Колодезный 07 июль 2014
отсюда

@темы: Поэзия, Наболевшее, Полезное, Не авторское, Скорпионство, Украина, Любопытное

---

без комментариев

29.08.2014 в 16:33

Пишет  wagner:

" ... На місячній доріжці зустрілись дві душі,
Одна - до Бога пішки, а інша – в грішний світ.
Одна – душа солдата, загиблого в бою,
А інша – немовляти, народжена в Раю.
І так би розминулись… але душа бійця
На іншу обернулась: знайоме щось з лиця.
Сказала: «Гей, малеча, а нумо, хлопче, стій!
А як ім’я, до речі, матусеньки твоїй?»

Душа же немовляти була як чистий сніг:
«Мене чекає мати, аби я вчасно встиг…
Казав Господь, Галина - таке її ім’я,
Ось-ось народить сина, а син її – то я!
Мене на Землю жити господь благословив,
Я маю народитись… ти вже там пожив?» -
Так у бійця спитало майбутнє немовля
(Воно ще знань не мало: що то таке – Земля?)

А той боєць «Галина» повторював ім’я …
Та це ж його дружина чекала немовля.
Сплили перед очима щасливі ті роки:
Як він , ще був хлопчина й просив її руки…
Весілля і навчання, І пристрасті потік…
Він всі її бажання виконував, як міг.
Усе було чудово: вагітність – добрий знак!
І взяв він з жінки слово, що родиться козак!
А потім…сум в родині... в країну зло прийшло.
Галини очі сині зробилися мов скло.
«Не йди – вона просила – Бо смерть гуляє там.,
Скількох вже покосила, та їй тебе – не дам!»
Та він своїй дружині сказав приблизно так:
«Як друзів я покину, який же я козак?
Як гляну в очі сину, що з’явиться в цей рік?
Скажу, що в злу годину я за спідницю втік?»

Поцілував Галину і рушив на війну…
А потім..постріл в спину.. і запах полину….

Згадав боєць те стрімко й до немовля сказав:
«Ти бережи Галинку що краща буде з мам.
Пробач мені, дитино, вас з мамою підвів.
Та буду я невпинно з тобою з перших днів!
Дивитимусь із неба, як швидко ти ростеш,
А все що буде треба в житті ти сам знайдеш.
Обнімемося ж, сину, тобі час йти в життя
А я прикрию спину тобі із небуття»
На місячній доріжці невпинний душ потік:
Одні – до Бога пішки, хтось – в протилежний бік.

Народжуються діти, в воєнний час страшний,
І щоб їх захистити хтось винен йти у бій.
Але допоки в серці в жіночому любов,
Життя не перерветься, відроджуючись знов!

Автор: Людмила Лєгостаєва — з Olicka Ivanova.

@темы: Поэзия, Наболевшее, Не авторское, Украина

---

Украина - это мы

Возможно, я бы и не ссылалась на такие рассказы, но почти такими же словами мне обо всеам рассказывала коллега, у которой в Киеве сестра с семьей, Ромкин друг, который из Киева, и ученица, которая фоторепортер и там бывала с ноября по февраль много-много-много раз. И да, я согласна: в кои-то веки выросло поколение патриотов, которыми можно гордиться. А их убивают прецельным огнем мудаки, предатели и "благонамеренные" соседи. В общем, как понимаете. жуть

много букафф обо всем, что сейчас, и около этого

29.08.2014 в 22:47

Пишет  wagner:

29.08.2014 в 21:19

Пишет  Feathery_Ami:

29.08.2014 в 18:39

Пишет  Laise:

Еще раз о наболевшем.

В моей стране идет война. Война с одним врагом в двух лицах. ДНР и ЛНР - тнрористы, за которыми стоит Россия.
Это - мое мнение. МОЕ мнение.

Я была в военном госпитале на Волыни. Я видела хлопцев. Видела Раненных во Львове. Да, мы не только по центру гуляли и праздновали. Это страшно. То, что я там видела.

В Крыму тоже "не было российских войск", так же, как присутствие российских войск сейчас отрицается в Донбассе.

Я не пойду и не побегу. Никуда. Надо будет - пойду убивать. Другого выхода нет.

Очень прошу всех, кто не считает так же - отпишитесь. Или молчите.

Много, местами сумбурно, но как-то так

Для того, чтоб понять, надо начать с самого начала.

Я работаю в центре. Возле нашей Рады. Так что все события, начиная с ноября прошлого года, прошли у меня перед глазами.
Восстание, в смысле, революция в Киеве началась с того, что разогнали мирный (действительно!) студенческий протест. За детсад (потому что пацанов и девчонок 18-20 лет взрослыми я не называю) вписались те, кто приезжал на Вече (не знаю показывали у вас это или нет, но там были мои 3 сестры, брат и дядя, и реально тысячи людей призывали Януковича решить вопрос миром-переговорами, подписать ассоциацию с ЕС, а не шагать в Таможенный союз). В тот момент мне было все равно куда. Это – ноябрь 2013 года.
Дальше – круче. У нас было несколько тяжелых очень дел о мажорах, которые расправлялись с простыми людьми и которым до поры все сходило с рук. Часть людей, которые в областях протестовали против таких вот «мажорных» дел тоже пришли в Киев. Естественно никто и ничего не добился.
Есть знакомые которые в генпрокуратуре работали, так вот, когда согнали в Киев «беркут» - практически 80% состава были из Луганска, Донецка, Днепра и Харькова. Западенцы (Львов, Ровно и Луцк) – ехать отказались.
Янык на встречу требованиям не пошел, вместо этого у Рады собрал «антимайдан».
Надо сказать что на работу мы начали ходить группками. И так же группками уходили. Было страшно. На углу при входе в парк у нас есть магазин. Мы в него перед работой за продуктами ходим, потому что в ведомстве столовки нет. Мы перестали туда ходить в декабре. А в январе его вообще закрыли, потому что туда ходили «принять для сугреву» про-правительственные антимайдановцы.
Мне все еще было все равно. В январе. И тогда же в январе мы с коллегами увидели, как с группой этих вот «ярых сторонников власти» рассчитываются за неделю. Чуваки получили денег больше, чем я получаю за месяц.
И мне стало не все равно.
К тому моменту мои дядя и брат на Майдане появлялись с пятницы до утра понедельника. Моя кума (у которой 2-хлетка сын и подруга-помощник судьи – возили на Майдан продукты, дрова, бензин и патрулировали свои районы на машинах вместе с другими людьми, потому что наемный сброд с антимайдана повадился сбиваться в группы и грабить перехожих. Милиция на тот момент защищала ТОЛЬКО правительственный квартал).
Собственно, потом грянуло. И об этом у меня есть запись 18-20 февраля этого года.

Теперь что касается всего остального.
Тогда не было денег. Тогда все вытянули на себе киевляне и волонтеры.
Сейчас армию одевают и кормят волонтеры. В каждом супермаркете у нас стоят корзины по сбору необходимого. Продукты, средства гигиены. Волонтеры отчитываются о приобретенных и переданных предметах, начиная от формы, заканчивая бронниками, касками, тактическими приборами.
Есть и олигархи, которые спонсируют батальоны – тот же Коломойский. Но никто не слышал, чтобы хоть с копейкой расстался Ахметов.
Я уверена, что если бы этот человек хоть что-то сделал, когда начался кошмар в Донецке – ничего бы не было. Видать, не договорился.

21 год своей жизни я прожила в Алчевске, Луганская область.
Сейчас поддерживаю связь с 2-мя одноклассницами. Одна забрала оттуда месяц назад племянников. Сестра и мать остались там. Выехать не могут, и хозяйство нельзя оставить. Разграбят. Вторая переехала пот ому что нужно лечиться. Обнаружили тяжелую онкологию. Сейчас делаю что могу чтоб помочь.
Луганская область – на дотациях. Шахтерские поселки и шахты давно в застое. Причина одна: искусственное банкротство, продажа отрасли (к слову 70% выкупила группа Ахметова и группа отпрыска Януковича).
Лиля (девушка, которая лечится сейчас) рассказывала о бытье в Алчевске. О машинах с российскими номерами, которых теперь в городе больше, чем обычного транспорта, о чеченах, которых у нас с роду не было. О том, как могут подъехать к остановке и просто зашвырнуть человека в машину. И увезти. О том, как ямы на кладбище копают те, кого вот так же выловили.
По работе связывалась на прошлой неделе с Луганской станцией переливания крови. Девчонки плачут. Страшно. Когда по телефону говорим – держитесь, они срываются и говорят: скорее бы!
С донецкими говорила. Там контакт держим со специалистом лепартамента. Вернее бывшего департамента, потому что всех спецов тупо выставили из кабинета «вежливые люди». При этом все лето «Министр здравоохранения ДНР» за каким-то чертом требовал с департамента чтобы те отвечали на обращения граждан: диабетиков, у которых нет инсулинов, трансплантированных, нефрологических больных, мамочек, дети которых не вакцинируются и т.п.
Куча видео в сети, где ДНР и ЛНР рассказывают, какой молодчинка Путин, что присылает людей и оружие. И ладно если бы это были НЕ главы этих типа республик.

В Киеве сидят не дибилы. Нам дальше жить в стране. Нам дальше поднимать ее, отстраивать. Две недели назад из-под Луганска вернулся брат моей сестрички (я не делю на родных-двоюродных, у нас очень крепкая семья). Вернулся черный весь. Слава богу не раненный. Дерганный только. Нервы ни к черту, отправили в госпиталь лечиться.
Трижды под обстрелом был. Трижды чудом уцелел.
Вот он и рассказывал много интересного.
Сейчас и пруфов ходит много. О том же Гиркине, который типа в ДНР. «Реконструктор и историк», который был среди «вежливых людей» в Крыму. Ага, которых на самом деле в Крыму по словам Путина не было. Фотографии даже есть, где он фоном маячит. Сори, ссыли не дам, не сохраняла.
Да, у нас идет гражданская война. Вот только подпитывает ее не США и не Европа (какими бы мудаками они ни были). Увы, если бы Россия закрыла границу, если бы не прорывались транспорты с оружием и техникой – все уже закончилось бы. Но нет, Путин продолжает грозить своими миротворцами, которые нам НЕ нужны. А груз гуманитарный? Ничего, что должны были предоставить опись груза для Красного Креста, и пройти в тех точках, которые указала бы Украина? Но нет, колона разделилась и в итоге камазы за каким-то лядом идут в Луганск.

Там, где сейчас стоят войска Украины – тихо и начинается учебный год. Волонтеры восстанавливают разрушенные дома. САМИ, не дожидаясь траншей и подачек запада.
А там где ДНР и ЛНР – проходят парады пленных.
В Алчевске, к слову, в центре города – стадион. И на нем стоит «град». Там в трех кварталах – семья моей второй подруги. Та самая сестра, муж и мама. Алчевск занят «ополченцами». Которые ни-ни, обороняют родимую землю.

Правительство РФ называет наше правительство нелегитимным, хунтой и т.п. А то, что выборы прошли и президента таки выбрали, люди в очередях стояли только бы проголосовать – факт. Сама 2,5 часа выстояла с мамой. Правительство у нас сейчас камикадзе. Придет время и на них посыпятся шишки и обвинения. Уже сыпятся. Только вот на их место отчего-то никто не спешит.

Сегодня звонили по работе из Житомира. Просили для семьи беженцев глюкометр и тест-полоски. Инсулины нашли, а с глюкометрами туго. В понедельник буду искать. В понедельник же будем выскребать из резерва оставшиеся лекарства для беженцев, у которых трансплантация была.
Моя младшая сестра – врач-педиатр. Повестку получила, в военкомате на учете. Говорит что если пойдет – то только в добровольческий батальон. «Донбасс» или «Айдар». Вы не видели очереди и запись в добровольческие батальоны. И то, как провожают этих ребят.
Вчера на Мариуполь прорвались. Официальное заявление президента – российские войска. Город взят в кольцо обороны. Мариупольцы начали строить оборону.
Знаешь, есть один плюс во всем, что происходит. 23 года мы были под каблуком. Мы, как и вы, ждали «папу», доброго царя, хозяина. Менталитет у славян такой. На авось. Или вот придет хозяин и все исправит за нас.
Украинцев – раздраконили. Сначала зимой. Теперь вот ополченцы. При поддержке.
Нам не нужны миротворцы из России. И гуманитарка не нужна. Нам надо, чтоб нас оставили в покое. Нам надо, чтобы нам позволили самим решать. Мы решили что хотим в Европу (не особо, но при Совке и с Россией мы уже пожили, лет 300-400, наверное хватит). Мы решили, что наверное можно было бы сходить в НАТО.
Но правительство РФ отчего-то решило, что на нас можно давить и указывать, что мы должны, а что нет.
Так вот, о том самом плюсе. Мы стали народом. И у нас появилась идея. Патриотизм. Идеология, которой мы были лишены после распада совка.

На самом деле мне страшно. Очень страшно. Как любому человеку. Но если такой вот ополченец или русский Ваня сунется ко мне указывать что я ДОЛЖНА или НЕ ДОЛЖНА делать в своей стране – убью. И переступлю. Или меня убьют.

@темы: Наболевшее, Не авторское, Болтовня, Скорпионство, Украина